— Господи Иисусе! О чем? О наследстве? — невесело засмеялся он. — Тут уж скорее с нотариусом надо…
— Нет. У меня есть сын. Ты знаешь.
— Знаю. Ему теперь двадцать два — двадцать три…
— Двадцать пять. Он женат, прописан у меня, а уже четыре года после женитьбы живет на Шпичаке, работает поваром. Ему там дали квартиру, живет с женой и ребенком. От меня не выписался, как обычно и делают, на всякий случай. С отцом, со Славой; он не общался…
Она помолчала.
— Ну и что?
— По-моему, в субботу он приезжал сюда.
Войтех Матейка побледнел.
Он подлил коньяку. Рука у него заметно дрожала.
— Зачем ты говоришь все это мне? Что ты, собственно, думаешь? Как тебе вообще могло прийти в голову: твой сын, его сын… Просто…
— Да, просто.
— На такое нужна серьезная причина. Не свихнулся же он. Твой сын что, сумасшедший?
— Нет, почему. Только как подумаю, что это он, у меня прямо ноги подкашиваются. Нет, нет, он не мог этого сделать. Но они же узнают, он был здесь. А если никого другого не найдут, начнут следствие. Вот и впутают парня.
— Разве твой сын и Рамбоусек встречались?
— Вот именно. В том-то и дело. За последние три года они виделись несколько раз. Сын приезжал к нему. Сюда.
Войтех Матейка присвистнул!
— Я и не знал…
— Иногда о Славе писали в газетах. Вот мы и подумали, что у него завелись деньги. Много денег. Мне он высылал алименты, пару сотен. А парнишка, когда служил в армии, несколько раз ездил к отцу. Из-за денег. Другим солдатам, как он говорил, отцы малость подбрасывали.
— И Славек давал?
— Немного.
— Может, у него в самом деле не было денег. Люди иной раз наговорят… — сказал Матейка.
— Я не больно-то в этом понимаю. Ну а теперь вышло так: сыну подвернулась машина. По сходной сцене, по дешевке. И он искал, где занять тысчонку-другую. В пятницу заглянул ко мне. Всего на минутку. И сказал: съезжу в Опольну, надо маленько потрясти отца.
— И в самом деле поехал?
— Поехал.
— Но это ничего не значит, вовсе не значит, не забивай себе голову такими глупостями. Не мог он зарубить отца топором.
— Да у меня и в мыслях нет, что он натворил такое. Я боюсь, его начнут таскать по допросам. С чего бы ему так поступать. Он же нормальный человек…
Матейка то сжимал, то разжимал пальцы маленьких рук.
— Совершенно не представляю, чем я могу тебе помочь.
— Я хотела спросить тебя… Да ты, собственно, уже сказал… И Вондрачек тоже сказал.
— Что?
— Что его убили. Это ужасно, просто ужасно, но… знаешь, я в самом деле не видела его больше двадцати лет… С глаз долой — из сердца вон. Для меня главное — парнишка. Надо ли им говорить, что они иногда виделись… что он собирался приехать сюда?
— Обязательно. — Матейка взмахнул руками. — Обязательно. Его наверняка кто-то видел. И ты попадешь в неловкое положение, а это вовсе ни к чему.
Она вздохнула.
— Налей мне еще рюмочку. Для храбрости. И я пойду. К ним.
— Прямо сейчас?
— А когда же?
— Где ты будешь ночевать?
— Не знаю. Подожду где-нибудь утреннего поезда. Скоротаю ночь.
— Я отвезу тебя домой.
— Не могу я требовать от тебя этого.
— Ерунда, — решительно перебил ее Войтех Матейка. — Отосплюсь утром. Я работаю дома, на службу не хожу. Ну, ступай. А я пока выведу машину, она у меня во дворе, в гараже. Подожду тебя у бензоколонки. Забегу в ресторан, в «Рыхту», за сигаретами. Ночью у меня сигары не идут…
— Наверно, я там долго не задержусь…
— Я подожду. Впрочем, — он встал, — если там будет Шлайнер…
— Молодой Шлайнер, тот, отец которого возил молоко?
— Да, тот. Только знаешь, девочка, он тоже не молод, — добавил Матейка, обуваясь.
В опольненском отделении общественной безопасности в этот поздний час жизнь уже замерла. Кроме старшего вахмистра Фафека — его одного только и миновала изнурительная суматоха этого дня, он был где-то в горах по делу о мелкой краже, — все тут вконец измотались. Чарда уехал, Шлайнер спал за столом.
Что ж, в такой час людям положено спать.
Фафек заглянул в кабинет и зашептал:
— Товарищ поручик…
Шлайнер медленно, с трудом поднял налитые свинцом веки.
— Товарищ поручик, пришла Рамбоусекова…
— Рамбоусекова?
— Ну да… Жена старого Рамбоусека. Не пойму, откуда она вдруг взялась…
— Порядок, Фафек, — сказал Шлайнер почти доброжелательно. — Это я велел ее вызвать. Как она выглядит?