— Слава богу, с этим я не сталкивался, — сказал капитан Экснер.
Целых три часа повар Бедржих Рамбоусек сидел в кабинете поручика Шлайнера и готов был рвать и метать.
К нему поочередно заходил то один, то другой сотрудник и, спросив что-нибудь, исчезал. Рамбоусек ходил по комнате взад и вперед, сначала хотел было выяснить, в чем он провинился, но никому до него не было дела, потом стал скандалить — это решительно пресекли.
Начать с того, что ему вообще ничего не объяснили. Приехали на Шпичак, вызвали его из кухни, потом что-то сказали заведующему, а с ним не очень-то церемонились. По дороге в Опольну — ни слова. В Опольне он находился уже три часа и не узнал ничего. Его спросили, правда, не голоден ли он, достаточно ли у него сигарет, он сказал, да, достаточно, а у самого осталось только три штуки; потом спросили, не хочет ли он пить, он опять отказался. А теперь он уже и проголодался, и пить захотел, так здорово бы хлебнуть пива, и сигареты кончились, но его больше ни о чем не спрашивали, а Бедржих Рамбоусек был слишком горд, чтобы клянчить.
Он мог сколько угодно возмущаться, негодовать — против этого ничего не имели.
Он крикнул, что у него семья и дети, а они — все-де в порядке, о семье позаботились, позвонили ему на работу. Знает ли он пани Корейсову? Конечно, знает, она работает на кухне; так вот она, сказали ему, позаботится о его жене и ребенке, если им что-нибудь понадобится в его отсутствие. Все-то они предусмотрели, все устроили, только вот маринуют его тут. Хоть бы по зубам дали. Что-то прояснилось бы. Хотя бы отношение человека к человеку. Но так… Все это было для Бедржиха Рамбоусека просто невыносимо.
Какой-то плотный штатский зашел поглазеть на него и записал в черный блокнот, как его зовут, где он родился, где и как долго работает, об отце, о матери, когда у него был отпуск, когда отгул, когда он поступил на работу. Штатский спрашивал спокойно и вежливо. Уж лучше бы орал.
— В чем дело? — выкрикнул Рамбоусек.
А штатский посмотрел на него голубыми глазами и спросил адрес его матери.
В конце концов после трех часов нервотрепки он совсем пал духом.
В результате к моменту появления капитана Экснера Рамбоусек дошел до точки — он готов был и в окно выскочить, и уснуть в старом кресле.
Когда отворилась дверь и вошел Михал Экснер, у Рамбоусека мелькнула мысль: ишь ты, еще один типчик. Ну, я тебе сейчас устрою, пижон…
Пижон уселся во второе старое кресло напротив Рамбоусека. Подтянул брюки, закинул ногу на ногу и, сцепив руки, положил их на колено. Ботинки у него были начищены до блеска, а носки такого же темно-синего цвета, как галстук.
— Мне сказали, пан Рамбоусек, — начал пижон, — что вы стали проявлять нетерпение. Путь из Праги неблизок. — Он слегка поклонился и представился. Рамбоусек кивнул: дескать, ладно, допустим.
— Я хотел уточнить у вас, — продолжал капитан Экснер, — кое-какие детали. В пятницу вы навестили своего отца Болеслава Рамбоусека, Что вы обсуждали?
— А-а! Он-таки нажаловался?
— Ас какой стати ему было жаловаться?
— Я ему сказал пару ласковых. Самому теперь тошно. Все же отец старый. Не сговорились мы.
— А о чем вы с ним хотели сговориться?
— Чисто семейное дело.
— Для нас это важно, пан Рамбоусек. Иначе я бы не спрашивал.
— Мать настропалила меня занять у отца на тачку. Мне нужно еще пять тысяч. Пустячная сумма, верно? Мать говорила, деньги, мол, у него есть, ну и чтоб я, значит, попросил. Встречались мы с отцом редко. Когда я служил в армии. А до этого я совсем его не знал. Я был маленький, когда мама ушла от него.
— И он не дал вам эти пять тысяч?
— Нет. Дело в том… — Бедржих Рамбоусек махнул рукой. — А-а, все гораздо сложнее. Он пустился разглагольствовать, стал ругать маму. Мне, товарищ капитан, нынче без разницы, почему они двадцать лет назад разошлись — то ли он с ней, то ли она с ним. А он как понес… Но ведь она моя мама. Она меня вырастила, а не отец. Ведь он давал только то, что был обязан. И после, когда я был в армии, посылал… Так ведь глупо было бы, если б он не помогал. Вот я ему и выложил. Он мне тоже. А я ему еще. В общем, я сказал ему, что на эти деньги… ну, как это..; Я понимаю, зря я так, деньги-то мне нужны, а у него поди они есть, но такой уж у меня характер. Начал он ко мне вязаться. Сгоряча я добавил пару ласковых… А он к печке, хвать полешко — и в меня. Я увернулся, полешко и упало среди всякой его дребедени. Что-то разбилось, а может, перевернулось, и он вконец разошелся. Как побежит за мной… Третье полешко я поймал и бросил назад, в него. Зря, конечно, — покачал головой Бедржих Рамбоусек. — Я лучше целюсь, в голову ему попало. Сраму на весь замок. Мне бы сдержаться, промолчать, я понимаю. А так пять тысчонок — тю-тю. Мне бы изобразить любящего сына. Только это притворство, я не умею, товарищ капитан.