Ее глаза неестественно расширились. Она направилась к мужу, передвигая ноги с таким трудом, словно шла вброд перед самым ледоставом: она замерзала, она дрожала от холода.
Маран не мог ни о чем думать; он видел, как она приближается к нему, словно заведенный манекен — чужая, мертвая.
Она остановилась перед ним и изо всей силы ударила его по лицу.
Его очки упали на пол; он нагнулся и стал их искать ощупью.
Жена смотрела на него. Она не могла ничего сказать, не могла шевельнуться, он казался ей серым, страшным жуком.
Когда он выпрямился и надел очки, жена громко вскрикнула, побежала в комнату, бросилась на кушетку, продолжая кричать, потом зарыдала в отчаянии.
Все это доктор Маран представлял себе совсем по-другому; он был отвратителен самому себе. Когда он услышал рыдания жены, лицо его исказилось: это было невыносимо. Он глубоко вздохнул и сделал несколько шагов по коридору в сторону комнаты. При этом он непроизвольно взглянул в зеркало, в которое всего несколько минут назад смотрела его молодая жена, и испугался своего погасшего лица. Подойдя к двери, он хотел окликнуть ее, по при виде ее отчаяния потерял голос. Он и думать не думал, что его добрая, немного кокетливая молодая жена способна на такое отчаяние.
Совсем недавно он был убежден, что должен взять на себя обязанности судьи. Теперь он во всем усомнился.
Он знал, что его жена любила этого Брумеруса так страстно и самозабвенно, как, вероятно, никогда не любила его, Марана. После той поездки она приняла приглашение и побывала у Брумеруса на даче. Маран не поехал с ней, потому что был занят работой. Впоследствии она тоже встречалась с Брумерусом, когда тот — не так уж часто — отдыхал в Бернеке от своих дел. Устраивали они и автомобильные прогулки вдвоем. Поначалу Маран был благодарен ему за то, что он как-то скрасил молодой женщине однообразную жизнь на окраине такого маленького городка.
Вскоре, однако, он заметил странную перемену в поведении жены: она держалась с ним неспокойно и неуверенно, она уклонялась от его ласк. Только когда она предложила завести отдельные спальни, он спросил ее напрямик. Она призналась в своей страсти, призналась, что не в силах расстаться с Брумерусом. Несмотря на боль, какой он никогда в жизни не испытывал, ее беспомощность и беззащитность вызвали у него жалость.
Немного позже она спросила его, хочет ли он разойтись. При этом она не глядела на него. Конечно, он думал о разводе, но уже понял, что не может представить себе жизни в доме, где нет ее, и не может представить себе жизни с другой женщиной. И он ответил ей отрицательно. В ответ на его вопрос, не собирается ли она уйти навсегда к Брумерусу, она только пожала плечами и промолчала. Он не стал допытываться.
И внешне все осталось, как было. Гости, которых они любезно принимали, не подозревали, что перед их глазами разрушенный, в сущности, брак.
Он пытался навести справки о своем сопернике. Но кроме того, что Брумерус постоянно живет в Мюнхене, что он явно располагает большими средствами и связан со строительным делом, ничего не смог выяснить. Этими скудными сведениями и пришлось удовлетвориться.
Постепенно отношения между доктором Мараном и его женой стали походить на спокойную дружбу. Возможно, что так бы и тянулось годами, если бы за несколько месяцев до выстрела Маран не обратил внимания на странные нервные вспышки жены, после которых она подолгу оцепенело глядит в пустоту.
Сначала Маран не мог разрешить этой загадки. Но как-то летом, в необыкновенно ясный день, он вернулся домой неожиданно рано; дом был пуст. Он удивился, хотя ничего неладного не заподозрил. Комнаты, по которым он слонялся без дела, казались ему берлогами и нервировали его; он вышел на воздух и зажмурился от ослепительного солнца. Впервые он снова окунулся в лето, которого давно уже не замечал из-за работы, услыхал деловитое жужжание пчел, увидел бесшумное снование мотылька, вдохнул опьяняющий запах сена. Он побродил по газону, распахнув воротник рубашки и держа руки в карманах брюк, потом поднялся на косогор позади дома и направился в лес.
И вдруг остановился: в лощинке, в зарослях ежевики лежала его жена. Казалось, что она укрылась в норе: она лежала, свернувшись калачиком, сомкнув глаза и прикрыв ладонью правое ухо, — только бы ничего не видеть и ничего не слышать.
Он насторожился, глядя на нее: все это было очень странно. Чтобы не испугать ее, он подошел к ней довольно шумно, так, что она услыхала его шаги, и сел рядом с ней. Он отщипнул клочок мха и, вертя его, принялся рассказывать. При этом он старался, чтобы голос его звучал успокоительно-ровно. Он сделал вид, будто это обычное дело — сидеть именно здесь, именно так и говорить. Он рассказал о своей работе, о маленьких успехах, о маленьких неприятностях, попросил у нее совета, но сам же и ответил себе и — незаметно, как ему казалось, — перешел к ее собственным проблемам. Она вдруг приподнялась.