Я улыбнулся ему.
- Я держу тебя, - повторил я.
Он издал звук, нечто среднее между стоном и рычанием, звук настолько первобытный и мощный, что мое сердце бешено заколотилось, а в паху заболело. Это был звук отчаяния и потребности, он, наконец-то, отпустил себя, уступил своей страсти. Он начал двигать бедрами, трахая мой кулак с самозабвением, граничащим с насилием. Его член был горячим и скользким, когда мои пальцы снова и снова скользили по его головке. Каждая мышца его тела напряглась. Его пальцы больно впились мне в бока. Он тяжело дышал и мычал мне в шею, когда терся о мою руку.
Я хотел, чтобы он занялся со мной любовью, но все было не так. В этот момент я мог быть кем угодно. Дело было не во мне. Дело было в нем. После пяти лет сексуальной неудовлетворенности он, наконец-то, получил свободу, и я был счастлив быть тем, кто подарит это ему. Все мои тревоги и неуверенность улетучились, когда я дал ему то, в чем он больше всего нуждался в тот момент. Он гнался за своим удовольствием, толкаясь все сильнее и сильнее, пока не кончил, взревев от силы своего освобождения, изливаясь мне на живот. Он рухнул на меня, тяжело дыша и дрожа, и я прижал его к себе так крепко, как только мог, обеими руками.
- Оуэн, - наконец сказал он мне на ухо. - Это было не очень великодушно с моей стороны.
- Я не против.
- Я не хотел, чтобы все так вышло.
- Мне понравилось, - сказал я, поворачиваясь, чтобы поцеловать его в щеку. - Мне понравилось хоть раз побыть героем.
Он рассмеялся.
- Мне тоже понравилось, но, думаю, я могу сделать лучше. - Он сел и посмотрел на нас сверху вниз, его штаны были расстегнуты, член свисал свободно, и на липкое месиво, которое он оставил на моей футболке. - Как насчет того, чтобы немного прибраться?
Мы раздели друг друга, и я позволил ему отвести себя в душ. Там, под обжигающими струями, он заключил меня в объятия. Он взял мою возбужденную плоть в ладонь.
- Твоя очередь.
Я хотел полностью раствориться в нем, так же, как он растворялся во мне. На этот раз я хотел, чтобы он был героем, но ощущения были совсем другими. Когда на нас обрушилась вода и ванная наполнилась паром, он поцеловал меня и погладил, но уже отстраненно. Не было никаких нежных слов, произнесенных шепотом. Только сдержанность и застарелое чувство смущения. Я почувствовал себя покинутым. Я почти ощущал его сожаление. По его прищуренным глазам я понял, что он уже корит себя за то, что позволил мне прикоснуться к нему. К тому времени, как все закончилось, вода стала холодной. Я стоял, дрожа, пока он искал для меня полотенце. Он старался не встречаться со мной взглядом.
- Скоро нам пора будет идти, - сказал он мне, когда я вышел из ванной. - Ты, наверное, хочешь переодеться.
- Можно я поеду с тобой?
Он кивнул, но не улыбнулся мне. Какое бы удовольствие мы ни получили друг от друга, сейчас он расплачивался за это. Я видел вину на его лице и тревожные морщинки вокруг глаз.
- Ник, пожалуйста, не делай этого.
Он ущипнул себя за кончик носа и покачал головой.
- С тобой я не могу себя контролировать.
- Хорошо.
- Нет. Это не хорошо. Если ты заболеешь из-за меня, я никогда себе этого не прощу.
Я не знал, обидеться мне или разозлиться. Я не мог решить, чего мне хочется - разрыдаться или обругать его за то, что он все так усложняет. Мне хотелось либо заключить его в объятия и дать ему успокоиться, либо избивать до тех пор, пока он не перестанет быть таким чертовски упрямым. В конце концов, я не смог решить, потому что зазвонил мой сотовый. Одного взгляда на определитель номера было достаточно, чтобы я съежился.
- Алло?
Я надеялся, что это мой отец на линии, но не тут-то было.
- Оуэн, ты уверен? Еще есть время отказаться.
- Я не откажусь.
Она тяжело вздохнула.
- Я думаю, нам всем было бы лучше остаться дома. На улице так холодно, а дороги обледенели. Я боюсь, что твой отец разобьет машину.
- Ты из Вайоминга, мама. Не то чтобы папа не знал, как справиться с небольшим количеством снега на дорогах.
- Скамьи обиты мягкой обивкой? Это не одна из тех церквей, где деревянные скамьи, да? Или эти металлические складные стулья? Я не знаю, выдержит ли моя спина...
И в этот момент я сломался. С меня хватит. Хватит с меня этого перетягивания каната с Ником. Хватит с меня жалоб моей матери. Хватит жить своей жизнью под диктовку других людей.
- Тогда не приходи.
Она мгновенно замолчала. Я чувствовал ее неодобрение и негодование из-за того, что ее отстранили. Из-за того, что ее уволили.
- Что ж, если ты так считаешь...
- Так и есть. Я устал слушать, как ты говоришь о сыне, которого хотела бы иметь. Я единственный, кто у тебя есть, мама, и если ты не хочешь быть рядом со мной, я не против. Я с самого начала не хотел, чтобы ты была здесь.
Я, наконец-то, сделал это. Я избавился от ядовитого отношения моей матери и ни разу не заикнулся, пока делал это. Я повесил трубку, чувствуя себя победителем, и, повернувшись, обнаружил, что Ник смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
- Рад за тебя, - сказал он.
Но я был не в настроении выслушивать поздравления. Я устал от его мученичества, совершенного из лучших побуждений, так же как и от отношения моей матери.
- Ты собираешься извиниться и сказать, что у нас все хорошо, или продолжишь притворяться, что тебе приходится отталкивать меня, чтобы быть благородным?
- Оуэн, ты не понимаешь...
- Я понимаю гораздо лучше, чем ты думаешь. Честно говоря, я думаю, что понимаю лучше, чем ты. - Одеваясь, я чувствовал на себе его взгляд, но не съежился под тяжестью его замешательства. - Ты не так часто вырываешься из клетки, как тебе хотелось бы думать.
- Оуэн, подожди, - окликнул он, когда я направился к двери. - Тебя подвезти?
- Я лучше прогуляюсь пешком.
ПЕРЕД уходом мне пришлось сбегать наверх, чтобы надеть чистую рубашку и теплое пальто. На улице все еще было холодно, и, хотя я уже жалел о том, что оставил все у Ника, я не жалел, что отказался от поездки. Я мог бы взять свою машину, но прогулка на концерт дала мне время подумать.
Прежде всего, я подумал о своей матери. Всю свою жизнь я думал, что был объектом ее гнева, но теперь, оглядываясь назад, я начал понимать, что дело было не только во мне. Мои друзья и город. Ресторан и тату-салон. Ничто не ускользало от ее презрения.
Всегда ли так было?
Я вспомнил все те гадости, которые она говорила мне на протяжении многих лет, но на этот раз я заставил себя не думать о них. Я вспомнил пасхальные воскресенья и Дни благодарения, когда она жаловалась на работу и беспорядок. Рождественские утра, когда она жаловалась, что никто не позаботился подарить ей что-нибудь вкусненькое. Каникулы, в которых все было не так, начиная с перелета в отель и заканчивая песком на пляже, попавшим под купальник.
Моя мать никогда не была счастлива, и с присущим ребенку нарциссизмом я полагал, что это из-за меня. Но теперь я с внезапной, ослепляющей ясностью понял, что это не так.
Это было из-за нее.
Такое простое открытие, но оно принесло облегчение. Я не нес ответственности ни за нее, ни за ее дурной характер. Осознание этого было настолько важным, что я громко рассмеялся. Столько лет я пытался угодить ей, и ради чего? Просто чтобы дать ей больше поводов для того, чтобы подбросить их мне?
Больше нет. Все было кончено. Никогда больше я не стал бы сомневаться в себе из-за нее.
Я был свободен.
Моей первой мыслью было, как бы я хотел, чтобы Ник был со мной. Мне хотелось рассказать ему о том, что я узнал, поделиться с ним своей победой, но вслед за этой мыслью нахлынула волна грусти. Я ворвался в квартиру Ника, нуждаясь в нем как никогда раньше, и он помог. Но как только все закончилось, он снова отстранился.
Вечер внезапно стал холоднее, и я обхватил себя здоровой рукой.