Так читая строки великих поэтов, Светлана иной раз чувствовала легкую зависть. Ей никогда так не суметь. Плача над творением гения, мы отчетливо понимаем — он ушел вперед, нам не создать ничего подобного, наш мозг слишком несовершенен для этого, и приходит слово "неземное". Религия близка искусству — способность создать по-настоящему великое и прекрасное кажется священной, ибо недоступна никому, кроме избранных одиночек.
Теперь Линна знала, что все это — доступно ей.
Она — Моцарт и Пушкин, она взлетающий под купол цирка акробат, чайка по имени Джонатан Ливингстон, ее пальцы искусны, как пальцы Микеланджело, она легко переспорит Эйнштейна. Связи мира — земные и неземные — доступны ей, как никогда.
Это был не горячечный порыв, не эйфория, а спокойное понимание — границы расширились, возможности ее мозга стали иными. Линна отмечала частью разума, что стоит по-прежнему в светлом круге, и что руки ее вскинуты кверху — почему она так сделала? Неизвестно, но Линна знала, что это правильно.
Вокруг, с волнением глядя на нее, стояли тайри.
Вдруг на нее накатило… одним из потоков Линна подумала, что это и есть тот момент, когда инициируемый может погибнуть. Или стать одрин. В другом потоке бушевал огонь, и Линна начала задыхаться — новых возможностей ее организма не хватало, чтобы справиться с этим.
Все темное поднялось наверх. Несколько секунд, показавшихся ей вечностью, лока-тайри мыслью пребывала внизу, на земле… Руки ее опустились, и тело стало скручиваться вниз — по спирали. Вдруг возникла ненависть к стоящим вне круга — таким сильным, всемогущим, и… недоступным. Они не любят ее. Они вообще никого не любят. И никто никогда ее не любил… Ее школьные враги — компания девчонок, и на миг она снова почувствовала себя девочкой, зажатой в угол, издевательствами доведенной до исступления… Несправедливость учительницы литературы, поставившей двойку, злобно ее оскорблявшей. Линна сейчас не была взрослой и многоопытной — она была в точности той же Светланой, которая страдала от тех обид. Сашка… его злые глаза, лицо вполоборота — "Хватить на мне висеть. Ты мне всю жизнь испортила". Он тогда ведь уничтожил все хорошее, что было… все перечеркнул. Как будто и не было тех ночей, того звездного неба над головой, того счастья. Для него — не было? Но это значит, что и для нее вся эта любовь была лишь иллюзией. А есть ли она вообще — любовь? Вот что хуже всего… Любви-то и не было. Она что-то пыталась сделать всю жизнь… она любила детей. Но вот они выросли — и разве они теперь любят ее? Ну так… испытывают какие-то чувства, конечно. Разве они относятся к ней так, как она — к ним? Готовы пожертвовать ради нее хоть кусочком жизни? Нет, но ведь она их не для этого растила, пусть живут своей жизнью… Но кто-то, хоть кто-то на земле должен был дать ей любовь? Ей самой? Володя… просто жили, терпели друг друга, и он, случалось, говорил ей злые, обидные вещи. Он не любил ее. Просто привык. И она его не любила. Сашка… лучше уж не вспоминать. Может, ей мать дала то, что она потом передала детям? Отец Светланы погиб на войне, она его и не помнила. Мать… не было никаких светлых моментов любви, понимания. Ничего. Вспоминалось, как несколько раз мать больно ее отлупила — вот и все. Наверное, любила… Это там, на земле, называется любовью. Да, жизнь Светланы была, наверное, лучше, чем у многих других. Но… какой же это был в сущности ужас.
Но ведь теперь все иначе. Лока-тайри ощутила свое могущество снова. Ведь все эти люди — в полной ее власти… во власти… но что она сделает с ними? Отомстит? Глупо, несправедливо. Да, они причиняли боль, но они же и делали что-то для нее, растили, кормили, учили. Они не понимают, как живут, они сами страдают… и этого нельзя изменить, невозможно. Отчаяние стало захлестывать ее. И вдруг чья-то рука извне словно коснулась сознания, успокаивая, снимая боль. Лока-тайри нервно дернулась — ей это не нужно, она и сама обойдется, она разберется со всем…. "Детка", сказал кто-то в ее сознании, "маленькая, успокойся! Все будет хорошо". Линна лишь на миг прислушалась к этому голосу — и все отхлынуло. Ушло навсегда.
Ужаса больше не существовало. В отношении нее — нет. Она избавлена от боли. И… ее любят.
Она будто физически ощутила, как расслабились с облегчением тайри, стоявшие вне круга.
Теперь Линна понимала, что имела в виду Кьена, сказав "этого достаточно". Достаточно ее жизни — без особых бед и потрясений. Не сравнимо с жизнью самой Кьены, узнавшей и смерть детей, и войну, и заключение. Так ей казалось — не сравнимо. Но теперь она знала, что страдания не сравнивают. Линна как бы на миг увидела все страдания своей земной жизни — обычные, не выходящие из ряда вон — и ужаснулась тому, как устроен мир. Но тотчас же и преодолела с чьей-то невидимой помощью этот ужас, но знала, что отныне не забудет этого, и что это всегда будет жить в ней.