— Капитан, — обратился я, но ответа не дождался. — А вы три с лишним недели ничего не ели и не пили, получается?
Ответа я не дождался. То ли он был не в сознании, то ли не хотел разговаривать.
— Ему не требуется, — сообщил вместо него вампир. — Организм в частичном анабиозе, вместо естественных биологических процессов в нем происходят другие, магические процессы.
У него волосы совсем не отросли с того дня, когда я его в подвале оставил, и кожа на ощупь холодная. И дыхания как будто нет, и чувствительности нет. Рассудок есть, правда. В мертвом теле — живой разум… Я поежился, подумав, что это как-то жутковато. Мне даже захотелось лечь где-то подальше, а не в двух шагах, и я этого устыдился. Кого испугался-то, Птенчик? Своего капитана испугался? Бывшего. Ты свободный теперь, чудила, нет у тебя командиров, нет учителей, нет никаких важных шишек аристократических. Ты теперь сам решаешь — сам делаешь. Сам выбираешь, кому помогать и кому другом быть. Ты сам себе голова — с этого дня, и на всю жизнь.
Когда кеттар разбудил меня, край солнца уже веселенько золотил округу. Я вскочил рывком, спросонья опешив от вида вампирской ряхи над собой, но быстро пришел в себя. Я вдруг зачем-то обратил внимание, что ряха у него совсем без растительности, хотя вряд ли к нему в камеру регулярно приглашали цирюльника. Кажись, у него в организме тоже магические процессы происходят вместо естественных…
— Вы совсем не спали, господин Гренэлис? — спросил я мрачно, устыдившись, что он один всю ночь дежурил.
Он топтался, разминаясь, лыбился — выглядел бодрым и веселым, в общем.
— Местность похожа на Просторы Древних, — сказал он. — Холмы на западе кажутся знакомыми. Если так, то до моего дома всего миль сорок. Нам надо срочно укрыться в холмах, дружочек, здесь мы как на ладони.
Я согласился с ним всецело.
Он завернул штыри с кристаллами в мой китель, погрузил на себя этот узелок вместе с деревянным коробком, и двинул в сторону холмов. Я погрузил на себя капитана, и двинул в ту же сторону. Тело было нетяжелым, а рама очень сильно мешала. Ее приходилось придерживать, чтобы не болталась; она цеплялась за траву, мои ноги цеплялись за нее; и я шел, ругаясь шепотом, и обливаясь потом даже без жары. Мы шли несколько часов, капитан молчал все время, и я беспокоился. Мне казалось, что он мертвый. Я не боюсь мертвяков, конечно, но этот жуткий со своим туманом вместо глаз, со своей недоразвитой кожей, торчащими костями, и вообще… И вообще, если он не будет жить, то ради чего я выпустил вампира?
Гренэлис шагал с задором, иногда насвистывая и напевая. Его поклажа была неудобной — ящик угловатый, а на нем — ком из штырей и кителя. Все это добро, которое он нес перед собой, закрывало ему обзор, но он шагал себе вслепую, и радовался. Еще бы. Вчера он ждал смерти в гнилой тюрячке, а сегодня на свободе майским солнышком обласкан.
Когда мы до холмов добрались, я уже в изнеможении был. Пить хотелось люто, а раму металлическую я всей душой ненавидел. Ползя на возвышенность, я уже не шепотом ругался, а в голос. Я ругался не только потому, что замучился с рамой, но и потому, что надеялся, что офицер сделает мне замечание. Но он молчал, ему было класть на мое неуважительное поведение.
Маленький тенистый овражек, темнеющий между возвышений, мы с кеттаром одновременно заметили, и, довольные, переглянулись. Он положил узелок к своим ногам, а потом скатил его по склону, как ком снега. Неровный этот шар исчез в тени овражка, а через некоторое время, которое ушло на осторожный спуск по каменисто-сыпучему косогору, мы тоже там исчезли. Углубление это оказалось очень хорошо тем, что, если на холме появятся поисковики, мы их раньше обнаружим, чем они нас. Даже если не увидим их самих, заметим камушки, которые у них из-под ног полетят. А еще, на самом дне овражка нашлась лужица-озерцо, еще не пересохшая от будущего зноя, и я воды напился с блаженством.
Кеттар разложил вокруг капитана штыри с кристаллами, которые чуть-чуть светились, почти незаметно. Разложив, он отошел на шаг, оглядел свою работу, и поджал губы в недовольстве.
— Совсем слабая активность, — бормотнул он сам себе, а потом повернулся ко мне, и объяснил: — Кристаллы необходимы для жизнеобеспечения, для стимуляции восстановления тканей, для сохранения частичного анабиоза и отсутствия чувствительности. Они обязательно должны быть поблизости. Сейчас я отправлюсь на поиски кузнеца и донора, а ты присматривай за вещами. У тебя есть деньги, Велмер?
Я подобрал китель, вытащил кошель из кармана, и протянул ему. Подумал, и кинжал со своего пояса тоже ему отдал.
— На всякий случай, — буркнул я смущенно.
Он кивнул мне с растроганно-теплой улыбкой.
— Найдете донора, господин Гренэлис?.. — начал я с тревогой.
— Не переживай, — перебил он меня. — Я умею договариваться с людьми миром. Буду вести себя хорошо, чтобы ты мной гордился.
Мне стало неловко почему-то — сам не знаю, почему. Он взял камень резерва из ящика, спрятал добришко за пазухой, и отбыл. Я остался наедине с разумным трупом. Боги, как же он нервирует, когда молчит! Если бы он молчал в Северной башне, я не стал бы вызволять вампира, чтобы его спасти — просто был бы уверен, что спасать здесь нечего.
— Шеил, он вернется? — спросил я с сомнением, глядя на фигуру на склоне, становящуюся все меньше.
— Да, — сразу ответил офицер. — Я — его самое ценное имущество.
Спасибо, что ответил. Иначе я пнул бы тебя, и мне было бы стыдно.
Я свернул опять китель свой, и подложил ему под голову, как ночью себе подкладывал. Ему все равно, конечно, а мне как-то приятнее. Как будто я заботу проявил.
— Знаешь, я решил, что в Лавилии почтальоном буду, — сообщил я, гордясь своей идеей. — Ведь необязательно же или горбатиться, или спиваться, да? Может же быть середина? Это ж здорово — шлындаешь по городу, один, без начальникова надзора, люди тебе радуются, потому что ты им долгожданные письма несешь. Добрые бабулечки тебя пирожками угощают, девушки улыбаются, в щечку благодарно чмокают, мужики руку жмут. Солнце тебе светит, воздухом дышишь, можешь пива по пути выпить, если захочешь, можешь искупаться в реке, если там будет река. Или море, или озеро. Можешь собаку завести, и с ней вдвоем шлындать. Как ты думаешь, получится из меня почтальон?
Без толку. Тишина стала мне ответом.
Я разозлился на него, и решил больше с ним не разговаривать.
24
Альтея Хэмвей.
В своем кабинете я водила пустым взглядом по группе офицеров, желая заставить себя начать говорить. Я не видела их лиц, не различала фигур — они были для меня мазком темно-синей краски на стене. Где-то среди них таилась Ксавьера, и я малодушно надеялась на ее помощь — на то, что она хотя бы толкнет меня, хотя бы разбудит. Узнав об исчезновении узника, я оцепенела, провалилась в какой-то бездонный колодец, и летела, летела вниз без возможности зацепиться за что-то. Хотя бы за Ксавьеру, будь она неладна, эта дикарка-перебежчица, пригревшая змею не только на своей, но и на моей груди.
— Капитан Дионте, возглавьте поиски, — бессильно выдавила я, опускаясь в кресло, и по-прежнему не видя ее. — Как только Гренэлис избавится от перчаток и восполнит ресурсы, он станет слишком опасным. Найдите и уничтожьте его до этого.
Как только вампир придет в себя, мы потеряем шанс найти его. Тогда останется лишь ждать, когда он найдет нас…
Ксавьера отделилась от группы, подошла ближе, и мое зрение, наконец, ухватило ее. Она выглядела раздавленной и оглушенной, укрытой вуалью драмы. И я совершенно не сочувствовала ей.
— Ваш солдат повинен в измене, и вы в ответе за него.
Она стояла, опустив голову, и была не похожа на себя. Если она не предоставит мне беглецов, закончит свои дни в подземелье Эрдли.
— Виаран мне нужен живым, — продолжила я.
Она вскинула лицо, ее губы подрагивали, глаза выглядели больше и чернее, чем всегда. Она как-то осунулась в этот вечер, будто он был изнуряющим, и длился месяц.