Я медленно перевела на дочерей взгляд, полный ожидания.
Поздний вечер. Я лежу в кровати обессиленная, но умиротворенная. Сегодня я была матерью, это нелегкий труд, но и удовольствие. Мы проговорили весь вечер: сначала за чаем, потом за обедом, потом в кафе-мороженом, еще позже — в небольшом местном магазинчике.
Как же это было здорово — погрузиться всем в «вольво» и поехать в Даунли! Никогда еще, во всяком случае, с тех пор, как мои девочки повзрослели, нам не было так хорошо вместе. Когда они были маленькими, мы ездили вместе по магазинам, но в этом было что-то формальное. Сегодня мы чувствовали себя семьей, людьми, близкими друг другу — возможно, впервые в жизни.
Было ли тому причиной поместье? Мне нравилось думать, что причина крылась в нас самих. Потенциал уже существовал, а окружающая обстановка лишь помогла ему раскрыться.
Мы решили поехать в кафе-мороженое, когда стало ясно, что всем нам нужно немного развеяться. Воистину, облегчать душу — занятие не из легких. Я еще раз пересказала историю про нас с Уиллом, ответила на вопросы во второй раз, потом в третий, в четвертый — и я не возражала, напротив, испытывала огромное облегчение от того, что могла наконец все рассказать.
Возможно, это нас и сблизило — сам факт откровения. Девочки не одобряли того, что я сделала, да я на это и не рассчитывала и даже не просила об этом, однако, как мне кажется, в конце концов они хотя бы отчасти поняли, на сколько удивительным было то, что возникло между мной и Уиллом.
Когда мы, поев мороженого, вернулись в поместье, серьезный разговор продолжился. Мне пришлось выслушать новые обвинения: что я не уделяла дочерям внимания, когда оно было им необходимо, что я настраивала одну против другой, что Лиа была моей любимицей. С первым я согласилась, второе меня удивило, а насчет третьего я внесла ясность: я люблю всех трех своих дочерей, всеми тремя восхищаюсь, всем трем желаю счастья. После этого мы обнимались, смеялись и плакали, это были слезы очищения и в то же время слезы счастья. Обнимала меня чаще Лиа, но несколько раз и Анетт, и эти объятия меня особенно порадовали — в семье Анетт любят обниматься, я чувствовала себя так, будто наконец стала одной из них.
Только Кэролайн оставалась сдержанной. Она считала, что я предала их, храня свою тайну столько лет. А я думаю, причина в ее задетой гордости. Как бы то ни было, в обоих случаях лучший лекарь — время. То, что случилось сегодня, — лишь начало, но начало хорошее.
Вспоминая события прошедшего дня, я испытывала удовлетворение от удачного начала. А еще облегчение и умиротворенность.
Как и следовало ожидать, лежа в темноте в Старз-Энд, я не могла не думать об Уилле. Мы ни разу не спали с ним в хозяйском доме, однако сейчас я, казалось, ощущала его рядом с собой. А причиной тому — влажный солоноватый воздух, ритмичная песня океана и чудесный, удивительный запах, который я никогда не забуду. Приморские розы… это они перенесли меня в прошлое.
Я помню наши пикники на камнях — хлеб с хрустящей корочкой, сыр и домашнее вино. Я помню, как ранним утром над водой поднимается туман, а в полдень жаркое солнце нагревает скалы. Я помню, как шхуны рассекают волны, уходя на восток, как бабочки-«монархи» порхают с цветка на цветок сколько удивительным было то, что возникло между мной и Уиллом. с ириса на лилию, с лилии на «кружево королевы Анны».
Я помню сильные загорелые руки Уилла, его ладони — шершавые, мозолистые, но для меня всегда нежные.
Я здесь, Уилл.
Я улыбнулась и вздохнула, потом еще раз — глубоко, удовлетворенно.
Глава 19
Анетт держала в руке три листка бумаги: карточку, которая была приложена к цветам, присланным Жан-Полем, и два сообщения, принятых по телефону. Первое, где говорилось, что у Томаса все в порядке, было принято позавчера, второе — сегодня утром. Во второй раз Жан-Поль просто передавал, что скучает по ней.
Сначала Анетт не перезвонила ему из принципа, а потом развернулись события, которые захватили ее целиком, и она просто забыла. И вот сейчас Анетт сняла трубку, чтобы позвонить, подержала ее в руках и снова положила на рычаг. В Сент-Луисе первый час ночи, Жан-Поль наверняка спит. Но ей очень хотелось с ним поговорить. Одно дело — твердо отстаивать свои принципы, и совсем другое — склониться перед душой и сердцем.