Вселенная, в которую меня забросила судьба, была не украшенной блестками комнатой, а пучиной звездных потоков. Нет! Она была чем-то большим. Вглядываясь во тьму между звездами, я видел там пятнышки и точки света, которые, на самом деле, были такими же пучинами, такими же галактиками, скупо разбросанными в пустоте следующих одна за одной бездн, настолько обширной, что даже воображение не могло добраться до пределов этой космической, всеобъемлющей галактики, состоящей из галактик. Теперь вселенная представлялась мне пустотой, в которой витали редкие снежинки, и каждая такая снежинка сама была вселенной.
Глядя на самую отдаленную из вселенных, я, в своем сверхтелескопическом воображении, видел ее, как толпу солнц; и рядом с одним из этих солнц была планета, а на темной стороне этой планеты был холм, а на этом холме находился я сам. Ибо наши астрономы уверяют нас, что в этой бесконечной конечности, которую мы называем космосом, прямые линии света ведут не в бесконечность, а к своему источнику. Тут я вспомнил, что если бы мое зрение основывалось на физическом свете, а не на свете моего воображения, то «вернувшиеся» ко мне из космоса лучи показали бы не меня, а события, произошедшие задолго до образования Земли, а может быть даже и Солнца.
Но, опять испугавшись этой безмерности, я снова стал искать занавешенные окна нашего дома, который, хотя и просвечивался звездами насквозь, все же оставался для меня более реальным, чем все эти галактики. Но наш дом исчез, и вместе с ним исчезли пригород, холмы и море. Исчез даже тот участок, на котором сидел я сам. Вместо них, там, далеко подо мной, был лишь бесплотный мрак. И сам я казался бесплотным, поскольку не мог ни видеть, ни осязать своего тела. Члены мои не двигались – у меня их просто не было. Привычное внутреннее восприятие своего тела и донимавшая меня с утра головная боль уступили место непонятной легкости и возбуждению.
Когда я полностью осознал произошедшую со мной перемену, я задумался над тем, не умер ли я, и не погружаюсь ли в совершенно неожиданное новое бытие. От банальности такого варианта я поначалу пришел в отчаяние. Затем с неожиданным испугом я подумал, что, если я в самом деле умер, то я не смогу вернуться к своему драгоценному, конкретному микроскопическому сообществу. Ужас моего положения потряс меня. Но скоро я утешил себя мыслью, что, наверное, я все-таки не умер, а нахожусь в каком-то трансе, из которого смогу выйти в любую минуту. Поэтому я решил особенно не переживать по поводу этой таинственной перемены. За всем, что со мною происходило, я следил с чисто научным интересом.
Я заметил, что тьма, занявшая место земной поверхности, съеживается и сгущается. Сквозь нее уже нельзя было разглядеть звезды, находившиеся под ней. Вскоре земля подо мной стала похожа на круглую крышку стола – широкий диск, окруженный звездами. Я явно уходил все дальше вверх от своей родной планеты. Солнце, которое мое воображение видело в нижних небесах, снова было физически закрыто Землей. Хотя я должен был находиться уже в сотнях миль от поверхности Земли, меня не беспокоило отсутствие кислорода и атмосферного давления. Я ощущал только все возрастающий восторг и восхитительную легкость мысли. Невероятно яркие звезды производили на меня огромное впечатление. То ли из-за отсутствия затуманивающего взгляд воздуха, то ли из-за моего обостренного восприятия, а может и по той, и по другой причине, небо выглядело не так, как всегда. Каждая звезда стала значительно ярче. Небеса пылали. Главные звезды были похожи на фары движущихся вдалеке автомобилей. Млечный Путь, более не разведенный тьмой, превратился в бегущий по кругу поток гранул света.
Вдоль восточного края планеты, находившейся теперь уже далеко внизу, появилась линия слабого свечения; и, по мере того, как я продолжал подниматься вверх, отдельные ее участки приобретали теплый оранжевый или красный цвет. Я определенно двигался не только вверх, но и на восток, навстречу дню. Вскоре солнце вспыхнуло у меня перед глазами, и его сияние поглотило огромный полумесяц рассвета. Но я продолжал движение, расстояние между солнцем и планетой увеличивалось, и ниточка рассвета превратилась в туманную полосу солнечного света. Эта полоса увеличивалась, словно прибывающая на глазах луна, до тех пор, пока половина планеты не была залита светом. По границе владений дня и ночи пролегла широкая, размером в субконтинент, полоса светлой тени, открывающая территорию, занятую рассветом. Я продолжал подниматься в восточном направлении, залитые дневным светом материки и острова бежали подо мной на запад. И вот в самый полдень я оказался над Тихим океаном.