Сэм Салазар все еще мялся.
— Айзек Командор искусен, но нетерпим к новым идеям.
Гейн Гусс тяжело повернулся на стуле, его водянистые глаза ощупали Сэма Салазара.
— К чьим новым идеям? К твоим, что ли?
— Да, эти идеи новы для меня и, насколько мне ведомо, для Айзека Командора. Однако он никогда в этом не признается.
Гейн Гусс вздохнул, поудобнее устраивая свое монументальное седалище.
— Ну, так изложи их мне, и если они в самом деле новые, я не постыжусь это признать.
— Начну с того, что я размышлял о деревьях. Они восприимчивы к свету, влаге, ветру и атмосферному давлению. Восприимчивость предполагает ощущения. Может быть, ощущения дерева способны передаваться человеку? Если деревья обладают сознанием, такая способность нам бы не помешала. Деревья стерегли бы подступы к нашему войску, с их помощью мы наблюдали бы за неприятелем.
— Занятно, но неосуществимо на практике, — скептически отозвался Гейн Гусс. — Чтение мыслей — раз, акт овладения — два, перенос зрительных образов на расстояние — три… А главное, необходимо полное психическое соответствие и обоюдная симпатия. Пока нет симпатии, нет и контакта. Дерево и человек полярно противоположны, их ощущения несопоставимы. Следовательно, если между малефиком и растением протянется хотя бы тонюсенькая ниточка взаимопонимания — это будет подлинным чудом. Сэм Салазар печально кивнул.
— Я тоже понимал это, но все же надеялся, что сумею добиться слияния.
— Для этого тебе необходимо стать деревом. А уж дерево никогда не станет человеком.
— И я так рассуждал, — сказал Сэм Салазар. — Однажды я отправился в лес и выбрал высокое хвойное дерево. Зарывшись ступнями в почву, я стоял под ним безмолвный и нагой. Миновали рассвет, день, закат, ночь. Разум мой был закрыт для человеческих мыслей, глаза и уши — для окружающего мира. Питался я лишь солнечными лучами и дождевой водой, заставляя туловище свое пускать ветви, а ноги — корни. Тридцать часов простоял я так, а спустя два дня — еще тридцать часов. Я создал дерево, насколько возможно создать дерево из плоти и крови.
У Гейна Гусса булькнуло в горле — этот звук означал веселье.
— Ну и как, удалось тебе вызвать симпатию?
— Увы, — вздохнул Сэм Салазар. — Некоторые ощущения я смутно уловил животворность солнечного света, покой тьмы, прохладу дождя. Но зрение и слух не восприняли ничего. Однако я не жалею о потерянном времени. Это полезный опыт.
— Да, занятная попытка, хоть и заведомо напрасная. Идею не назовешь оригинальной, но эмпиризм, как говорили в старину, твоего метода налицо, и это не может не раздражать Айзека Командора, нетерпимого к предрассудкам наших предков. Подозреваю, он долго разглагольствовал перед тобой о вреде легкомыслия, метафизики и инспирационализма.
— Верно, — подтвердил Сэм Салазар. — Так и было.
— Тебе следует хорошенько усвоить одну истину: самое простое и очевидное Айзек Командор ухитряется усложнить и затуманить до невозможности. С другой стороны, нельзя считать образцом для подражания и лорда Фэйда, который мнит о себе, будто он просвещенный, свободный от предрассудков человек, однако всегда вооружен древним пистолетом, разъезжает на хрупкой машине и в защите Башни Фэйд полагается на Адову Пасть.
— Быть может, он неосознанно тоскует по старым волшебным временам, задумчиво произнес Сэм Салазар.
— Быть может, — согласился Гейн Гусс. — Видимо, ты тоже тоскуешь по ним? Помедлив, Сэм Салазар ответил:
— Минувшая эпоха окружена аурой романтики, первобытной пышности… Хотя, конечно, мистицизм — плохая замена ортодоксальной логике, — поспешно добавил он.
— Разумеется, — кивнул Гейн Гусс. — Ну все, ступай. Мне надо подумать о завтрашней битве.
Сэм Салазар ушел, а Гейн Гусс, ворча и покряхтывая, поднялся на ноги, подошел к пологу, раздвинул его и окинул взглядом лагерь. К этому времени все кругом затихло, от костров остались дотлевающие угли, воины спали в своих ямах. На востоке и западе чернел лес, в прогалинах на опушке мерцали тусклые огоньки — там Первый Народ собирал во мху споровые коробочки.
Гейн Гусс почувствовал чье-то приближение. Повернув голову, он увидел малефика Энтерлина, который всегда кутался в мантию с капюшоном, говорил только шепотом и маскировал свою естественную походку жесткой птичьей поступью. Несоблюдение всех этих предосторожностей делало малефика уязвимым для козней недругов. Известно, что люди, страдающие близорукостью, болями в суставах, забывчивостью, меланхолией, головокружением, наиболее подвержены малефициуму. Следовательно, малефику необходимо сохранять вид абсолютного здоровья, даже идя вслепую на сведенных судорогой ногах.