– Ты хочешь спать? – тут же спросил Костя.
– Нет, – Лоти хмуро на него посмотрела и резко выпрямила голову, отчего бантики на ее косичках подпрыгнули, будто живые.
К этому времени Гаситель Фонарей проходил мимо, и он действительно курил, на что Костя обратил внимание еще раз. Ему этот человек кого-то напомнил, и на секунду он даже решил, что это тот бродяга с улицы, который не хотел брать его денег. Но все же было не так светло, чтобы быть до конца уверенным.
– Тебя, наверное, нужно отвести к Старику? – спросила вдруг Лоти. – Сам-то ты заблудишься.
– Да, думаю пора.
Эпизод 11
В городе было мрачно. Звезды, казалось, терялись где-то в крышах высоток, но уже скоро должно светать. И Нона ждала этого момента, опершись на чью-то разбитую машину, брошенную на улице. На крыше автомобиля лежала газета, на первый взгляд, довольно свежая, и девушка ее взяла, прищуриваясь, чтобы хоть что-то разобрать. Разбитые лампочки уличного освещения уже как несколько месяцев никто не мог заменить, потому девушка прикладывала немыслимые усилия, чтобы пробиться через окружающую ее темноту и различить символы и изображения на серых газетных листах.
– Неужели газеты все еще печатаются? – удивилась Нона, смахивая темную рваную челку с лица, что загораживала обзор.
– А что еще им остается делать? – ответил нехотя внутренний голос, Нона давно его не слышала и успела соскучиться.
На первой полосе газеты с красной строки крупными буквами были напечатаны несколько слов, – их Нона не смогла разобрать, – и изображена картинка, на которой показан пустой кабинет с флагом и тысячи людей, вышедшие на улицы протестовать, только Ноне не было понятно против чего или против кого. Она хмыкнула и развернула газету, политика ей была неинтересна. А в следующей статье рассказывалось о разрушении сумасшедшего дома на окраинах с фотографией на развороте. На фото было видно, что часть здания обвалилась, теряясь за пылью или туманом, сложно было разобрать. Но все же, несмотря на неясность картинки, Нона узнала скверик и несколько лавочек, которые теперь были завалены кирпичами, если верить фотографии в газете.
Ей приходилось сидеть под этим деревом два часа в день после обеда, и, бывало, даже шел дождь или снег, и ее все равно выводили в сквер, подводили к лавочке и сажали под этим деревом. Облокачивали на ребристую неудобную спинку, складывали руки на коленях и оставляли совсем одну. Ноне нравился снег и снежинки, которые таяли на неподвижном лице, но девушка не чувствовала рук и ног, да и снежинки порой попадали в глаза. В такие минуты ей нравилось представлять, что ее конечности ампутировали. Но несмотря на то что Нона не чувствовала рук, что-то внутри ломило, а холод не спасал от боли. И хотелось почесать огромные синяки на сгибах локтей, но не было сил.
Каждый день в том месте она просыпалась и видела деревья за окном – и фигурные яркие листья, и изогнутые ветки. Хотелось закрыть глаза, но это была всего лишь мысль; они не закрывались, только иногда сами моргали. Нона садилась на кровать, поворачивалась к стене и начинала выводить слово за словом на светлых обоях черной ручкой или, может, это был карандаш. Она писала, что сегодня проснулась и опять видела деревья, и сегодня они были без листьев, потому что была осень, и ей опять хотелось закрыть глаза, но она не смогла. А еще Нона писала о боли в руках.
Но в какой-то момент она понимала, что уже не сидит на своей кровати, и между пальцами у нее не карандаш, и даже не черная ручка. Сейчас Нона пытается вырваться из чьих-то рук, она раскидывает безнадежно руки и ноги в разные стороны. Вокруг так много людей, их лица расплываются, и кто-то даже бегает, и доносятся чьи-то голоса. Нона двигает руками и ногами все с большей силой в надежде вырвать их из суставов – это сладкое чувство движения, такая приятная боль. Но совсем скоро к ней подойдет женщина и сделает укол в шею, и станет грустно, а главное, не останется сил на движение, больше не останется.