— Как там, во глубине уральских руд?
— А в городе что?
— Нальешь хлебного — расскажу.
Появился Мощеный на своем мотоцикле уже в полную темень. Вкатил машину под навес, любовно ее осмотрел и ощупал. Потом прошел в дом, снял хламиду свою мотоциклетную, умылся и сел за стол.
— Ну где?
— Что «где»?
— Вино.
— А шея у тебя не треснет?
— А харя у тебя? Я ведь важные известия привез.
— Привез — рассказывай.
— А вино?
— Да нет у меня.
— Зато у меня есть, — объявил Мощеный и вынул из пиджака плоскую фляжку коньяка.
— Паленый. По телевизору говорили, что в таких фляжках дагестанский паленый.
— Он паленый, а я Мощеный. Ощущаешь разницу? Доставай фужеры. Хороший бренди. Я его второй день пью.
Закусывал Мощеный капустой из погреба дяди и колбасой «Русской», оказавшейся у Желнина.
— Плохо ты живешь. Щей не варишь, блинов не печешь. Ну, слушай. Друзья твои, журналисты, частью перебиты, частью в бегах. Наверное, деньги мыли и домылись. Мыли деньги?
— Какие деньги, к черту? Рассказывай.
— Один корреспондент исчез, другой на кладбище. Несчастный случай. Начальник ваш, Слюняев…
— Слюньков…
— В морге. Попал под общественный транспорт. Две бабы отравились газом. Встретились поболтать и кранты. Выпили лишнего.
— Дальше.
— Редакция ваша опечатана. Газетка, что выходит, делается человеком, присланным из области, потому что все остальные скрылись в неизвестном направлении. Кому же хочется в морг родной? Как там, хорошо?
— Я же не помню. Малахов меня усыпил.
— То-то же. И тебе надо, милый друг, ноги отсюда делать. Я просто боюсь теперь засветиться и потому прошу тебя скорей дом этот покинуть и бежать куда глаза глядят. Так-то вот. Что вы там натворили?
— Если б я знал, Миша.
— А если б знал, то сказал бы?
— Непременно.
— А как узнать? Не придумаешь?
— Прежде всего, мне нужно знать, что было в том самом номере нашей газетки. В том, который не вышел. А для этого мне нужно попасть в редакцию.
— И ты хочешь, чтобы я тебя туда доставил?
— Вот именно. И чем скорей я соображу, что это с нами приключилось, тем скорей отсюда сгину. А иначе не могу. Что же мне, человеком без имени оставаться? Бездомным? Я тут родился.
— Ты это сам себе рассказывай долгими зимними ночами. А поскольку тут еще доктор наш завязан и он мне симпатичен, я тебе засветиться не дам.
— Ночью в редакции никого. Как попасть, я знаю. Только посмотрю на макет и все. Есть там копии, черновики.
— Мечтать не вредно. Значит, так. Кататься нам из угла в угол опасно. Нужно в городе щель искать. И там лечь не вставая.
— Миша! Обещаю навсегда исчезнуть из твоей жизни. Только отвези меня сегодня в город. И оставь там.
— Навсегда не надо. На некоторое время. А отвезти — отвезу.
Особнячок был таким, как всегда. В глубине двора бывшего ремесленного училища флигель, будто игрушечный. Подойти можно скрытно через проходной дворик. Там справа есть маленькая дверка, которая на сигнализацию не ставится. Да и не было, по большому счету, никакой сигнализации в последнее время. А этот маленький секрет служебного помещения они с Аристовым давно обнаружили. Дверка была с внутренней стороны закрыта на крюк, а угол этот с дверкой заставлен всякой нужной в хозяйстве утварью. Но Желнин с Аристовым втихую дверь расконсервировали, крюк сняли и реанимировали старый замок. Никто, кроме них и одной дамы, ничего не знал. Использование служебного помещения в неслужебных целях. Только вот свет ночью включать было нельзя. Мощеный по его просьбе в ларьке фонарик китайский купил, и они попрощались.
— Ну, звони, если что, — сказал он на прощание, но звонка ему этого ой как не хотелось.
Ключ Желнин носил в общей связке. Еще накануне того дня собирался снять и не снял. Лишний ключ карману не помеха.
Дверь открывается вовнутрь, и при этом хозяйственная утварь оттесняется, понемногу. Вот и щель, достаточная для проникновения.
Прежде всего он сел на свой стул, на место свое рабочее. На столе полный порядок — ни бумажки, ни листика. Желнин аккуратно занавески на окне задвинул, фонарик включил. Открыл ящики — идеальный порядок и там. Аккуратные опера. Порядок любят. Но главное не это. В соседней комнате шкаф, куда сваливают белки. Там они лежат примерно год, потом их выбрасывают. Он перебирает пачки, вложенные в очередные номера газеты. Через полчаса обнаруживается, что рокового номера нет.