Иван Николаевич потрепал дружески Вихрова по плечу:
— Ну, давай договоримся так — не сдаваться! А?
— Да я не сдаюсь, Иван Николаевич! — храбро сказал Вихров.
— Вот это то, что я хотел от тебя услышать! — усмехнулся Дементьев, встал и быстрой, хотя и грузной, походкой, кивнув на прощание Вихрову своей большой головой, вышел. Заскрипели под его тяжестью ступеньки, послышался сигнал машины, потом все стихло.
Утомленный Вихров уткнулся в ладони и сжал горячие виски.
В глубокой задумчивости Генка брел по улицам.
В душе его что-то было неладно. Как-то привычное вдруг опостылело, желанное разонравилось. Сначала он побрел к вокзальному киоску, где работала мать. Но едва он увидел этот киоск, у него пропало желание пить газированную воду с сиропом. Он побрел на станцию, не ощущая желания бежать, которое всегда возникало у него при жизненных осложнениях.
Прошел московский поезд. Генка без интереса заглядывал в широкие зеркальные окна его, в которых видны были фигуры и лица пассажиров, намотавшихся, уставших за девять суток пути от Москвы и жаждавших, чтобы последние сутки — до Владивостока — прошли как можно скорее, а они, именно эти последние сутки, казались нескончаемыми.
На подножке мягкого вагона стояла нарядная девочка Генкиных лет. Она повисала на поручне, но не сходила на перрон, побаиваясь, как бы поезд не ушел без нее. Взглянув на Генку, она спросила:
— Мальчик! Ты здешний? Это большой город?
— Большой! — ответил Генка без выражения.
— Хороший?
— Хороший! — отозвался Генка так же бесстрастно и задумался. Город, в самом деле, был и большой и хороший, а видел ли его Генка толком? И что он в нем испытал? Много! А чего больше — хорошего или плохого? Он не смог бы ответить на этот вопрос. Очень трудно бывает иногда отвечать на некоторые вопросы. А кому он в этом городе сделал хорошо? Кому сделал плохо?
— У вас все такие разговорчивые? — спросила девочка.
— А ну тебя! — сказал Генка и пошел прочь, вдоль путей, думая выйти к авторемонтному заводу, откуда в город шла хорошая шоссейная дорога.
Замелькали просмоленные шпалы под его ногами, зашуршал гравий, попадались какие-то заржавевшие донельзя гайки и шайбы, которые всегда валяются возле железнодорожных путей. Генка шагал, угадывая на каждую третью шпалу. Чуть посторонился, когда московский пролетел мимо него и обдал сухим мусором, который взвихрился вслед поезду…
Возле товарных пакгаузов он увидел сидящих прямо на деревянной платформе женщин, одетых по-разному, кто в чем — кто в зимнем, кто в летнем. Одежда их была измята и попачкана, хотя кое-какие вещи были и дорогими. Возле них виднелись пожитки: чемоданы, свертки, узлы. Они сидели молча, как бы потеряв интерес друг к другу и ко всему прочему, что их окружало, сложив руки на коленях, похожие одинаковым выражением, написанным на их лицах — молодых или пожилых. Пятерка солдат внутренних войск стояла возле. Они стояли вместе, покуривая, о чем-то переговариваясь между собой, неторопливо пуская в воздух сизые папиросные дымки. По путям, чуть дальше, маневровый паровоз толкал к платформе два товарных вагона с решетками на окнах. Солдаты почти не глядели на арестованных, занятые своим разговором. Но вокруг женщин сидели овчарки, то и дело поводя по сторонам своими остроухими головами и внимательно поглядывая на женщин своими золотыми глазами, когда кто-нибудь из них шевелился, меняя положение.
Генка понял, что перед ним арестованные — может быть, из числа тех, кто запятнал себя сотрудничеством с фашистами.
Он лениво поднял с земли сухой собачий помет и кинул в женщин, крикнув:
— Немецкие подстилки!
Одна из женщин, услыхав его голос, вдруг встрепенулась, обернулась и даже привстала со своего места. Она посмотрела на Генку и с каким-то всхлипом крикнула ему:
— Гена!
Это была Зина. Но Генка не ответил ей. Он отвернулся.
Сторожевая собака глухо зарычала, подавшись всем телом к Зине. И она опять уселась на платформу, не сводя глаз с Генки, который опять шел, стараясь ступать на каждую третью шпалу. «Не узнал, что ли?» — спросила себя Зина и все хотела, чтобы он обернулся, чтобы он помахал ей, нежданный вестник из мира ее прошлого. Но он шел все дальше, а подошедший состав и совсем закрыл его фигуру.