Но парковочные деньги, вылетевшие зря, никаких проблем все равно не решили бы. Значит, злится только потому, что портится характер.
– К обеду как раз, Андрюша, – сказала мама, когда он вошел в квартиру. – Я шанежек напекла, горячие.
– Мама! – рассердился он. – Какие шанежки? Нельзя перегружаться, сказали же. А ты у плиты часами топчешься!
– Не сердись, – расстроенно сказала она. – Ты же их когда-то любил, я и напекла. С супом поешь, тебе нужно, не то гастрит наживешь.
«Совсем в руках себя держать разучился», – подумал Андрей.
Ему стало стыдно. Зачем ее расстраивать? Все равно ей не объяснишь, что ему безразлично, шанежки или гамбургер из «Макдоналдса». Или просто кусок хлеба.
– Ты совсем не изменился, Андрюша, – глядя, как он ест, сказала мама. – И в детстве такой был.
– Какой – такой? – пожал плечами он.
– Ответственный.
Андрей поневоле улыбнулся. Не очень ему было весело, но он не мог сдержаться, когда слышал наивности такого рода.
– Вот оттого и мучаешься теперь со мной, – вздохнула она.
Он махнул рукой. Всю жизнь, считай, прожил отдельно от нее и отвык от подобных умозаключений.
«Привязанность, влеченье, прелесть».
Он думал об этом все время, пока ел суп с шанежками.
– Добавки налить? – спросила мама.
– Зачем? – не понял он.
– Так ведь над пустой тарелкой сидишь.
– А!.. Нет, мам, спасибо. Я наелся.
Он ушел к себе, лег навзничь на кровать. Хорошо, что два года назад купил двухкомнатную квартиру, хотя мама причитала, что ей и одной комнатки хватит. Тогда исходил лишь из того, что к ней будут приезжать томские подружки, и нечего им тесниться на раскладушках. А вышло, что себе обеспечил возможность уединения. Сейчас оно было необходимо, чтобы максимально сосредоточиться на том, что стало для него вдруг предельно важным.
«Кроме работы, что нас связывало с Линой? – думал он, глядя на обои в синеньких цветочках; это мама выбрала такие, когда он делал здесь для нее ремонт. – Секс, драйв, азарт. Уважение. Неплохой, в общем, набор. Меня все это устраивало. Более чем. Но оказалось, что все это ничего не значит. А что, значит?»
Андрей не понимал, значит ли что-нибудь то, о чем он думает сегодня так неотступно, – привязанность, влеченье, прелесть… Может быть, и это непрочно. Может быть также, что ему вообще только кажется, будто он все это чувствует. К кому?.. К постороннему человеку, которого видел три раза в жизни!
Но стоило ему так подумать, как он увидел этого человека перед собою яснее, чем наяву. Лицо ее увидел прямо посреди цветочков на обоях. И увидел, как такой же, до смешного трогательный цветок трепещет между ее ключицами от дыхания, от слов: «Это бесчеловечно. А значит, неправильно».
Прелесть ее дыхания, ее слов, всего ее ясного облика была так сильна, что у него закружилась голова.
Влечение его к ней было таким, какого он не знал прежде. Не сильнее или слабее, чем он знал прежде, а совершенно другим оно было.
Привязанность он чувствовал так непреложно, как будто имел случай проверить эту привязанность не по третьей встрече, а по бесконечному множеству встреч и проведенных вместе дней.
И почему, собственно, их не может быть бесконечное множество? Что удерживает его от того, чтобы это стало так? Разочарование, опаска? Да что ж за мелкая, ничтожная чушь!
Андрей рывком поднялся с кровати и вышел из комнаты.
Глава 15
– Тамара Васильевна, вы прекрасно понимаете, почему написать об этом должны именно вы.
В глазах Солнцева не было ни капли жизни. Ни капли, ни тени. Одно только знание: жизнь гнусна, люди подлецы, это следует принимать как данность и извлекать из этого пользу для себя.
Это было для Тамары так очевидно, как если бы он проговорил все это вслух. Она видела нечто подобное в таком количестве глаз, в которые ей приходилось смотреть, что распознавала это, с позволения сказать, жизненное кредо с первого взгляда.
– Не понимаю, – сказала она. – То, что вы хотите получить, легко, а главное, с большим удовольствием напишет кто угодно. Пошлите девушку Лесю, не знаю ее фамилии. Из отдела репортажа.