— Спартак… — Тарк попытался что-то сказать, но я резко пресек его.
— Поворачивайте, — теряя терпение, повторил я.
В глазах берберийца застыл вопрос, который остался не задан — я схватился за рукоять меча. Послышались крики центурионов, недовольный ропот гладиаторов, но шеренги и когорты начали перестроение. Тарк бросил последний взгляд на пылающий римский лагерь и вместе со своим легионом зашагал прочь, подгоняя центурионов отборной бранью. Начал отступление Икрий. Грек с опаской косился в спины легионеров Ганника. Недовольно загудела когорта галлов, их поддержали кельты и германцы. Однако остальные легионеры принялись бить мечами о щиты, высказывая одобрение. [3]
В четверти лиге от римского лагеря отступали гражданские, бежавшие из капкана Красса. Женщины, дети и старики, число которых по ходу восстания постоянно росло и вскоре приблизилось к отметке в несколько тысяч человек. Они тащили с собой фашины[4], которыми следовало забросать ров.
Наконец остановил свой легион Ганник. Гладиаторы резервных когорт озадаченно наблюдали за отступлением легионов Икрия и Тарка. Послышался ропот в рядах солдат. Ганник бледный как полотно стоял в двух перчах[5] от пылающей пламенем стены, но не решался подойти ближе, чувствуя жар огня, пожирающего древесину. Рукоять меча убийственно медленно легла в ладонь кельта. Пальцы сжались, рука побелела. Он проводил взглядом Рута, который вместе со своими кавалеристами удалялся от стены прочь. Дело гопломаха сделано. Он выполнил приказ «от» и «до». Губы Ганника скривились, он выдавил ругательство на кельтском, а в следующий миг я поймал его взгляд на себе. Тяжелый, томный, но все же удивленный.
— Это твоих рук дело, Спартак? — проскрежетал он, вздрогнув от неожиданности при моем виде.
Я не ответил. Передо мной стоял ослушавшийся приказ полководец. Неважно какие цели преследовал этот человек. Я понимал, что нам предстоит серьезный разговор. Но разговор следовало начинать не здесь и не сейчас. Интересно понимал ли свою вину Ганник? Или жажда мести настолько заполонила его разум, что он не отдавал отчет своим поступкам? Кельт долго, с вызовом смотрел на меня, его ладонь так и осталась лежать на рукояти гладиуса. Дым от пепелища больно резал мои глаза, но несмотря ни на что, я не отводил взгляд и принял вызов.
— Отступай, Ганник, — скомандовал я. Несмотря на холод, моя ладонь, на рукояти гладиуса взмокла. Заходили желваки, я сказал: — Ты разочаровал меня.
Ганник молча проглотил эти слова. Медленно потянул рукоять гладиуса на себя, обнажил лезвие на целый пальм[6], а потом резко разжал руку. Меч нырнул обратно в ножны. Гладиатор вытер вражескую кровь со лба и смачно высморкался себе под ноги.
Развернулся и отдал громкий приказ стоящим чуть в стороне центурионам.
— Поворачиваем!
Я остался сидеть верхом на своем жеребце. Затем, когда гладиатор придет в себя у нас состоится разговор. Крови на сегодня достаточно. Я заставил себя убрать руку с гладиуса. Несколько раз сжал и разжал кулак. Поскакал прочь.
В голове застряла новая мысль — как только римляне потушат пожар, Красс отправит в погоню за восставшими свои легионы. Повстанцы, среди которых раненные, женщины, дети и старики, вымотаны и истощены. Римляне, преодолевавшие до шестнадцати лиг[7] за один дневной переход форсированным маршем, настигнут нас в один бросок.
Записки Марка Лициния Красса
Спартаку и его рабам удалось бежать из-под самого моего носа. Рабы поэтому называются рабами, и то их отличает от настоящих мужчин, что они боятся принять битву и умереть, как подобает истинному воину. Единственное, чего они добились — избежали полного разгрома уже на Регии. Увы, есть и обратная сторона того, что тот же Публий Лонг[8] оценочно называет неудачей — я не успею допить чашу вина до дна, как в Риме станет известно о прорыве Спартака из оцепления. И в чем-то мой легат прав, у завистников найдется лишний повод отказать мне в триумфе, а если пойдут дальше, то в сенате будет рассмотрен вопрос о моей способности раздавить рабов без помощи Лукулла и Помпея. Но я хочу доказать, что мне не зря выдали чрезвычайный империй! И пусть закроют рты те завистники, которые указывают на мою преторскую роль, ставя меня, Марка Красса, в один ряд с недоумком Муммием[9]. Пусть свою пасть закроют Публий Корнелий Лентул[10] Сура и Гней Ауфидий Арест[11], по моему разумению, недостойные консульских полномочий!
Я приказал пустить в ход фаски[12] и хорошенько проучить юношу, принесшего дурную весть. Остальным бездарям я раздал приказы. Первое, что необходимо сделать сейчас — перехватить письмо трибунов, которое они послали в Рим. Если такое письмо отправлено на самом деле, это приведет к некоторым неприятным последствиям для меня, Марка Красса. Некоторые из трибунов славятся своими связями в аристократической сенатской верхушке и вполне могут настроить сенат против меня, Марка Красса, в мое отсутствие в Риме. Ну а я пошлю в сенат свое письмо, в котором приведу искрометные доводы о том, что справлюсь с восставшими собственноручно. Мое письмо должно попасть в руки сенаторов до того, как слухи о прорыве Спартака на Регийском полуострове доберутся в Рим. Если все сложится, остается шанс, что сенат проголосует против привлечения Лукулла и Помпея к подавлению восстания. А у меня в таком случае останется шанс занять кресло консула на следующий год.