Проход был открыт.
Позже мне сообщили, что наряду с сотнями горожан, Копии покинули несколько десятков бойцов легиона.
Ганник все-таки уговорил меня пройти к столу и подкрепиться. Я трапезничал и рассказывал кельту свой план.
— Faber est suae quisque fortunae, Спартак! — время от времени, как заведенный повторял военачальник. — Признаться честно такая новость может вскружить голову! Но веришь, брат, я ее ждал!
Мы сидели в небольшой каупоне[1], которых в Копии можно пересчитать на пальцах одной руки. Управлялся здесь старый толстый грек с неприятной бородавкой на лбу, один из немногих римских приспешников, кто остался цел и не оказался подвешен на гарнизонной стене. Несмотря на это, свобода принесла хозяину каупоны мало радости — легионеры Ганника с остервенением опустошили его запасы и к моему приходу у хозяина остался только один кувшин дряного вина, из которого грек приготовил неплохой мульсум[2]. Ко всему прочему грек отменно готовил пульс[3], а заслышав о моем приходе, изловчился подать горячий отвар на потрошках, сырную пасту, несколько варенных яиц и бобовые. Я был настолько голоден с дороги, что выпил чашку отвара залпом, не замечая, что обжигаю губы и горло. Ганник прежде чем отведать своего отвара, размочил в нем черный твердый хлеб из муки грубого помола. Он взял мой ломоть и также размочив его в горячем бульоне, протянул обратно мне.
— Попробуй с сырной пастой.
Я не преминул воспользоваться его советом. Хлеб, об который обычно можно было сломать зубы, сейчас показался восхитительным. Чтобы протолкнуть вставший поперек горла жирный комок, я выпил залпом мульсум, но несмотря на добавленный в вино мед, почувствовал кислинку. Ганник отказался от мульсума и пил вино вчистую, не разбавляя и даже не морщился, только лишь попросил у хозяина уксуса, чтобы после ужина у кельта не свело желудок.
Вскоре Ганник заказал у грека добавку похлебки и попросил принести еще хлеба, а также поискать в закромах маслин. Грек, обещавший подать луканскую колбасу[4], молча удалился и когда за толстяком хозяином закрылась дверь, гладиатор вернул взгляд на меня.
— Битве быть, Спартак! — выпалил он.
— Быть, — согласился я. — Но для того, чтобы выиграть битву, ты должен дослушать меня до конца.
— Слушаю! Так ты говори, не молчи только!
Мой взгляд остановился на небольшом ноже, лежавшем за соседним столом. Я потянулся за ним, принялся рисовать на столешнице карту Лукании.
— Помнишь, что я говорил перед тем, как разделиться?
— Будет лучше, если напомнишь, мёоезиец! Голова идет кругом! — честно ответил Ганник.
Я охотно начертил на столешнице четыре точки, подписал каждую из них. Нижней точкой на моей импровизированной карте стал Кротон, у которого наше войско разделилось. Еще две точки, находящиеся на одной линии, по левую и правую сторону обозначали Консенцию и Петелию, города в которые отправились Икрий и Тарк. Самая верхняя точка карты обозначала Копии. Я убедился, что полководец внимательно наблюдает за тем, что я рисую на столе, продолжил. Воткнул нож в столешницу рядом с точкой, обозначающей порт и медленно, пунктиром провел линию до условного Кротона. Вернулся в начало, провел еще три пунктирные линии в точки Консенции, Петелии и Копии.
— Передвижение наших войск, — уточнил я.
Кельт охотно закивал, показывая, что вопросов нет. Тогда я еще раз воткнул нож в столешницу, провел сплошную линию.
— Римляне, — сухо пояснил я для Ганника.
Быстро прочертил три расходящиеся сплошные линии от порта к трем оставшимся на столешнице точкам. Добавил пунктирную линию, которая вышла из Кротона, пошла в параллель со сплошной линией в Копии. Ганник сгорал от любопытства.
В комнату зашел грек, несший в руках поднос с колбасой, новой порцией отвара из потрошков и миской маслин. Хозяин каупоны поставил поднос на стол, рассыпался в извинениях и удалился. Я заметил, что он косится на исчерканный мною стол и прикрыл нарисованное рукой. Ганник не притронулся к отвару и даже не обратил внимание на колбасу, но долил себе вина, снова не посмотрев в сторону мульсума.
— Легион Тирна в тылу римлян! — сухо пояснил я. — Красс ведет три лучших легиона.