Я промолчал, погруженный в размышления.
— Безвыходных ситуаций не бывает, — выпалил Икрий.
Не бывает то не бывает, но ничего вразумительного не приходило в голову. Будто песок сквозь пальцы, уходило время. Я уткнулся лицом в ладони и помассировал веки, прогоняя сон. Военачальники начали бубнить, спорить, но я не слушал, а лихорадочно размышлял. Взгляд упал на горевший на стене факел, я вздрогнул от посетившей меня мысли, холодком пробежавшей телу.
Варрону хватило нашей первой встречи. Во второй раз к стенам Копии пришли другие люди — Помпей подослал центурионов. Все до одного седовласые солдафоны в начищенных лориках, из тех, кто знал военное дело на зубок. На это раз встреча состоялась прямо у городских ворот. Разговор складывался непросто, но я твердо настаивал на своем, когда дал понять центурионам, что пленники покинут Копии лишь в том случае, если за ними явиться лично Помпей. Другие варианты и предложение я отметал с порога, чем поначалу вызвал бурю негодования послов. Озадаченные моей твердостью, они стояли у рва, явно не рассчитывая на такой ответ и лихорадочно соображали в какую колею им следует вывести переговоры, чтобы не опростоволоситься и не получить в римском лагере нагоняй.
— Одно уточнение Спартак! — пролаял твердым поставленным голосом полевого офицера центурион. — Ты сказал, что хочешь поставить Магну свое условие — он должен подойти к стенам Копии лично, так?
Я отрывисто кивнул.
— Значит так, — я заметил, как дернулся от напряжения глаз центуриона. Мои слова явно пришлись ему не по душе, ну еще бы — ставить условия триумфальному полководцу, это затея так себе. — Мы передадим Магну твои пожелания слово в слово.
Разговор подошел к концу. Четверо послов поскакали обратно к своему лагерю. Я проводил их взглядом, чувствуя, как неприятно тянет на душе. Заигрывая с Помпеем, пытаясь навязать свои правила в его игре, я шел по острому лезвию. Оставалось ждать, что из всего этого сумбура выйдет в сухом остатке. Сейчас я не имел ни малейшего представления о том, как воспримет мое предложение Гней Помпей. Со стен гарнизона я видел римскую артиллерию, тридцать единиц которой пополнилось двенадцатью новыми баллистами. Сорок две боевых машины со смертоносными снарядами растянулись широкой линией у наших стен. Вполне вероятно, что через несколько минут отдадут приказ и в Копии полетят первые снаряды. Я помнил на что способны римские баллисты и тяжелая картечь.
— Что теперь, Спартак? — Рут озадаченно чесал макушку, всматриваясь в спину удаляющимся послам. — Думаешь, Помпей примет предложение?
— А как бы поступил ты, брат? — покосился я на гопломаха.
— Подошел бы! — твердо заверил он.
Я положил руку на его плечо, крепко сжал, взглянул в уставшие глаза полководца.
— Ты выполнил мой приказ?
— Мы сломали мебель в домах и собрали ее в кучи. Ганник и другие заняли позиции, — подтвердил он.
— Что с заложниками?
— Я сделал все как ты велел… Что ты задумал?
— Сам не знаю, — честно ответил я.
— Но мы ведь не сдадимся, Спартак? Не затем мы воевали, чтобы склонить головы без боя, верно брат? — не унимался гопломах.
— Верно, Рут, мы не сдадимся, — ответил я.
Германец, на глазах которого появились слезы обнял меня и прижал к груди своими огромными ручищами. Я слышал, как быстро, отчаянно, колотилось сердце этого храброго человека, веру которого не могла сломить ни одна неудача. Он был тверд и непоколебим.
Дневики Марка Лициния Красса
Встреча с Помпеем не входила в мои планы. Но я засвидетельствую сей факт для потомков, чтобы ни у кого из вас не было сомнений, что я, Марка Красс, руководствовался сегодня интересами Республики!
Помпей встретил меня у самого входа и тут же крепко обнял, показав свою недюжинную силу. Помпей был физически крепким мужчиной в полном рассвете сил, на вид ему можно было дать около сорока лет[1]. Мягкие волосы, аккуратно зачесанные, пробивала первая седина. Лоб складками разрезали глубокие морщины. И живые блестящие глаза.
Он предложил мне вина, я отказался, а поприветствовав его, намеренно упустил прозвище из своего обращения. Тогда Помпей посетовал, что я не хочу выпить и заверил, что не держит дурного вина, а отдает по десять ассов за бутылку вина янтарного цвета. Он сказал, что знает, что переплачивает, но ему важно, что вино имело двенадцатилетнюю выдержку, а виноград был собран на склонах Массикской горы. Когда я спросил у него почему он это делает, Помпей ответил, что фалернское имеет вкус победы и напомнил, что восемьдесят третьем году Сулла вручил ему почетный титул императора. После он предложил выпить за его победу в Испании. После этих слов я пригубил вина и назвал Помпея успешнейшим человеком, покончившим с восстанием Сертория. Тогда-то Помпей и поправил меня, заявив, что люди называют его Магн. Я не удержался и сказал, что думал, будто Магнами кличут грязных ланист. И сказал, что Тремеллий Скрофа[2] рассказывал мне, что наш общий знакомый Марк Туллий Цицерон[3] придерживается такого мнения, а от того мне неудобно называть Помпея Магном. Он предположил, что мне неудобно по той причине, что я убиваю рабов, когда как он бил марианцев. Я тоже не остался в долгу и поинтересовался — уж не под Лавроном[4] ли он их бил! Мы выпили. Но если Помпей сделал внушительный глоток, то мне не доставляло удовольствие пить за успехи конкурента, которые, по моему разумению, успехами можно назвать лишь с оговорками и натяжками. Поэтому я лишь смочил вином губы, что не ушло от внимания Гнея, но сказать он ничего не сказал. Тогда я спросил прямо, что ему здесь нужно и зачем он привел к Копии войска. На мой вопрос он ответил, что хотел услышать благодарность, поскольку бросился мне на помощь вместо того, чтобы идти в Рим и праздновать триумф после пяти лет войны. Он сказал, что видел городские стены, увешенные телами моих легионеров и испугался увидеть среди казненных самого Марка Красса. А потом добавил, что я наломал дров и якобы из-за меня легионерам Помпея придется разгребать дерьмо, которое я оставил! Заодно он поинтересовался, что я напишу в своем следующем послании в сенат.