— Нет.
Дима скис, он уже не дергался на каждый выстрел, стоял, закрывая спиной высокий столик.
— Отойди, — велел Бегун.
— Только не это… — жалко замотал Дима головой.
Бегун вскинул пистолет. Дима отскочил, и Бегун выстрелил в старинную китайскую вазу.
— Последний, — сказал он. Он перехватил плотнее рукоять и начал медленно поднимать ствол…
Дима был уже не в силах выговорить что-либо дрожащими губами, он только вяло поднял ладони, кивнул и поплелся к двери, ступая по разноцветным осколкам.
В гулком подъезде сталинской высотки он нажал кнопку домофона. Бегун держал пистолет у его затылка.
— Кто? — недовольно откликнулся через минуту сонный голос.
— Это я, Дима. Извините, что поздно. Срочный разговор…
— Приходи завтра с утра.
— До завтра не терпит. Надо поговорить, — промямлил Дима.
— Ты один?
Бегун сильнее надавил стволом ему в затылок.
— Один…
Щелкнул замок, и дверь открылась.
— Я тебя предупредил, Бегун, — бесцветно сказал Дима, когда лифт остановился. Он был белый, как смерть. — Ты не жилец.
— Пока что ты под вопросом, — Бегун развернул его и пошел сзади, пригнувшись за его спиной. Дима переступал на прямых ногах, как робот.
Видимо, за ним наблюдали из дверного глазка, потому что не успел Дима поднять руку к звонку, как дверь открылась. Бегун изо всех сил толкнул его в объятия хозяину, ворвался следом в квартиру и захлопнул дверь. И остолбенел на секунду с поднятым наизготовку пистолетом…
— Здравствуйте, Иван Афанасьевич, — сказал он наконец.
— Здорово, Беглов, коли не шутишь, — ответил Пинчер, потирая ушибленную руку. Он был в короткой, по колено, пижаме и шлепанцах на босу ногу, спутанные седые волосы торчали над ушами. — За это придется ответить, Дима, — перевел он взгляд на понурого Царевича.
— А что я могу сделать… — вяло кивнул тот на пистолет в руках Бегуна.
— Значит, надо было умереть, — просто ответил Пинчер.
— Потом разберетесь, — оборвал Бегун. — Где Спас?
— Кто там, Ваня? — послышался женский голос из комнаты.
— Это ко мне гости. Спи! — ответил Пинчер. — Не шуми, — вполголоса сказал он. — Жена месяц после инфаркта… Пойдем, — он повернулся и двинулся по коридору, шаркая шлепанцами.
Все происходило мирно, по-домашнему, Пинчер будто не замечал направленной на него пушки и пальца на спусковом крючке, и вроде бы действительно принимал поздних гостей, не слишком радушно, но в рамках приличия.
— Удивляешь ты меня, Беглов, — вздохнул он на ходу. — Сорок лет нормальным человеком был и как с цепи сорвался: то контрабанда, теперь разбой… Статья сто сорок шестая, до пятнадцати с конфискацией…
— Иди-иди!
— Вот и старшим стал «тыкать», — сокрушенно покачал головой Пинчер.
К удивлению Бегуна, квартира была обставлена очень небогато, не в пример Диминым хоромам: дубовая мебель пережила, наверное, не одно поколение хозяев и давно требовала реставрации, старый телевизор, никакого антиквара на стенах, только под увеличенными мутноватыми фотографиями Пинчеровых предков висели наградные шашки, выцветшая буденовка, маузер с именной пластиной на деревянной кобуре, ордена.
Пинчер включил свет в кабинете и указал на секретер:
— Здесь твой Спас… У меня там пистолет лежит, так что лучше возьми сам. А то увидишь пушку, будешь нервничать, пришьешь бедного старика, а это уже сто вторая, высшая мера…
Бегун, не выпуская Пинчера и Диму из виду, подошел к секретеру. За дверцей с краю лежал «Макаров» в подмышечной кабуре и наручники. Он сунул пистолет в карман, бросил наручники в сумку. Вытащил икону, сдернул с телевизора салфетку и бережно завернул. Он не ожидал, что все завершится так быстро и буднично. Оставалось выбраться из Москвы, но так, чтобы Пинчер и Дима не подняли раньше времени тревогу.
— Одевайся, — кивнул он Пинчеру. — Ксиву свою не забудь…
Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тс-с…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь.
По городу они ехали молча — Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.
На кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.
— Остановись, — приказал Пинчер.
Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.
— Одно слово — и ты труп, — предупредил Бегун.
— Только не нервничай, — не оборачиваясь, сказал Пинчер. — И руку из кармана вынь…
Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.
Когда отъехали от города, Бегун велел:
— Стой… Выходите оба.
Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.
— Вот это с удовольствием, — весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.
— Что мне, сдохнуть здесь? — жалобно заорал Дима.
— На, — Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. — Поработай хоть раз в жизни…
Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.
Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса…
— Можно? — кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. — Жена запрещает, так что с собой не ношу…
Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.
— А теперь, когда ты успокоился, — продолжал Пинчер, — я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип… Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука — и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что — винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты Указ от февраля восемнадцатого — о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? — усмехнулся Пинчер. — Нет, эти миллионы шли туда, — кивнул он наверх. — И все восемьдесят лет они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали — некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала, — все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам… Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело — о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно — бегун. А за тобой сто охотников…
— Ты-то что с этого поимел, за безупречную службу? — насмешливо спросил Бегун.
— А я художник. Как и ты, — засмеялся Пинчер. — В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.
— Нет, Пинчер, — покачал головой Бегун. — Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас — мой!
— А ты, оказывается, не художник, — сказал Пинчер. — Ты просто дурак!.. Что ты с ним делать будешь?
— А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!
— Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?
Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.