И вот наступило долгожданное, время практики, почему долгожданное, да потому что по решению ученого совета объектом нам была выбрана дальняя метеостанция, что будто затерялась среди широких просторов крайнего севера, меж россыпью разбросанных по всему краю поселков геологов. Я чувствовал, как она томительно ожидает и в тоже время боится нашего вынужденного уединения.
На практику мы улетали в конце осени, шел дождь, опавшие листья в институтском сквере уже давно были сметены и убраны, утром мы еще пили кофе в кафе главного корпуса, а вечером уже шли по скрипучему снегу к отдалено стоящему от домиков геологов зданию метеостанции. Здесь предстояло провести нам два долгих месяца.
Недолго поблуждав в темноте, мы с трудом нашли барак нехитрое наше место пребывания. Окно под лестницей было забито фанерным листом, длинный почти казавшейся мне бесконечным коридор, тусклый свет дневного освещения, придавал особый колорит. Я делил комнату с геологической партией, она комнату, напротив, с медсестрой и поварихой.
Утром приступили к практическим занятием в небольшой аппаратной метеостанции, где от нагромождения оборудования казалось, не было где и повернуться. Уже не в силах отвести взгляда, будто в пьянеющем дурмане я медленно крутил ручки реостата, стрелки приборов хаотично вздрагивали, а мы целовались страстно, жадно, до темноты в глазах, полузабытья, вздрагивая от каждого скрипа половиц и шагов за дверью.
Так начались рабочие будни, но нам они казались милей любых праздников. В аппаратную я приходил первым, стараясь быстрее разжечь огонь в голанндке, обогреть наш маленький холодный рай, эти двадцать квадратных метров доставшегося нам счастья. Потом раздавались шаги под окном, хлопала дверь и я охваченный радостной томительной мукой ожидания бросался к двери она быстро, и смело входила на ходу сбрасывая полушубок, оставаясь в обтягивающем свитере грубой вязки с высоким горлом, я с трудом сдерживался, а она, приближаясь ласково подставляла улыбающиеся губы, глаза блестели после холода, а я, целуя губы, пытаясь уже теплыми ищущими руками проникнуть под длинный свитер шептал как в припадке какие-то немыслимо нежные пошлости. С тех пор для меня запах утренней морозной свежести-запах несостоявшегося далекого счастья.
С трудом справляясь со страстью нетерпеливо тянул вверх, свитер ощущая её одобрительную покорность, нежную ласковость уже теплых губ, шепчущих между поцелуями головокружительные слова, обнимая тянул к стоявшему в углу топчану, чувствуя холод её коленок и тепло маленькой трогательно торчащей груди, она податливо извивалась, выгибая шею, а когда все шло к концу, закрыв глаза в изнеможении запрокидывала голову, и я видел как влажно белели её крепко сжатые зубы.
А когда становилось прохладно, мы подсаживались ближе к теплу голландки, я открывал скрипучую дверцу и мы, сидя рядом млея от тепла, лишь сильней прижимались друг к другу, подкидывая тонкие сухие веточки, и не давая пламени угаснуть, поддерживали горение. Путь от метеостанции до барака был не близкий, но даже на улице под неимоверно холодным ветром, мы целовались, ветер до боли обжигал щеки, но холодно нам не было ведь теперь у нас было на двоих одно теплое дыхание, и мы позабыв обо всем продолжали спасать друг друга от кислородного голодания. И в этой непроглядной ледяной темноте северной ночи она, будто в полузабытье осторожными касаниями искала своими губами мои! А мне казалось, что вот также бережно, но в тоже время с какой-то властной уверенностью держит она в своих хрупких ладонях мое горячее сердце!
И в такие мгновения совершенно не думалось о будущем, она была рядом, и это было главным. Но нельзя все время жить на грани, рано или поздно нужно сделать выбор. Как говорится выбирает всегда женщина, а мужчина делает все, чтобы его выбрали. Я делал всё правильно и это вселяло уверенность на нашу долгую счастливую жизнь вместе.
Да, я был счастлив, ведь обретая счастье боишься потерять его, а я боялся потерять её, ведь она была моя, это я отыскал её и только я явственно слышал ту музыку, что порой заглушала тяжелую боль. Ревность. Я ревновал её к её собственному мужу, к тому прошлому, где она, должно быть, была счастлива без меня, но четко понимал, что есть лишь один выход, один способ разрубить этот гордиев узел, проявить характер. Но приехав после долгой командировки в родной город был просто ошеломлен. Она ушла с кафедры и уехала к месту нового назначения мужа, не оставив мне не единого шанса, унеслась стремглав, будто испугавшись нашего возможного счастья. Чем была вызвана такая внезапность я не знал, я был разбит, совершенно не представляя своей дальнейшей жизни без неё. Но это был её выбор, не захотела бы не уехала, подобные мысли служили лишь жалким оправданием моему бездействию.
Сколько раз я проживал эти непрожитые мгновения нашей совместной жизни, представляя, как были бы мы счастливы, чувствуя острую, непроходящую, боль, боясь даже мысленно прикоснуться к той яви пережитой, но уже казалось потерянной навсегда. И лишь во сне часто видел я тот счастливый период своей практики как грелись мы у огня коптившей голландки, тесно прижавшись, друг к другу, и тот миг теперь повторялся во сне с такой печальной грустью, с такой тяжелой болью потери, что я просыпался утром со стиснутым горлом, с желанием задержать в памяти, те счастливые наши мгновения пережитое и уже где-то потерянное наше счастье. И, вспоминая сны, я понимал лишь одно: ничто не исчезает бесследно.
Хотя странно — потеряв, я обретал ощущение неповторимости прожитого, и соединение утраченного и настоящего, сегодняшней нашей встречи рождало особую радость. Может быть, попытка возвращения к прошлому была только защитной реакцией? Неужели прошлое — это тоска по тому, чего нельзя повторить и вернуть, как ту мою преддипломную практику на дальней метеостанции, наши поцелуи, и морозный запах утренней свежести.
И все это время терзаемый лишь одним единственным вопросом я все-таки решил задать его, что называется пользуясь случаем.
-Я давно хотел спросить, -начал было я,- почему ты тогда так странно…одним словом…
Она не дала мне договорить:
-Прости, но у меня не было другого выхода, каково было, же мне замужней даме с маленьким ребенком на руках, я не хотела, не могла допустить, чтобы мы стали обузой для тебя. Я узнала, что ты собираешься пойти к моему мужу и все рассказать о нас.
-Но как? Как ты узнала?
-Виктор, тогда рассказал мне все, сказал, что ты намерен пойти к моему мужу, все рассказать ему.
-Виктор?- с негодованием и злобой спросил я.
-Виктор,- тихо ответила она, поправив очки, только не сердись на него, прошу,- сказала она, коснувшись моей руки,- он ведь спас нас всех, просто спас от большой беды, всех нас,- повторила она.
Негодования моему не было предела, но как он мог, предать нашу дружбу, ведь столько было пережито и пройдено вместе, а я ведь доверял ему, делился даже самым сокровенным, но главное зачем, и хоть столько лет прошло, столько всего случилось за эти годы, но смысл его поступка не был понятен мне до сих пор.
И вдруг вспомнился мне его повышенный интерес к моим разработкам, еще не оконченным схемам, казалось бы нечего не значащим промежуточным просчетам, а за всем этим отчетливо виделось мне и его соавторство в моих рацпредложениях, наших якобы совместных разработках, конечно под его гарантии удавалось воплотить в жизнь многие мои решения и идеи, но все таки нужно было быть честней, прямо, что ли не таким способом, и вот и с Грибовым вышло также, ведь лавры то опять наверняка ему достанутся, выходит Мавр сделал свое дело, Мавр может уходить.
И я твердо решил не звонить ему, а вернувшись в институт, самому составить отчет о проделанной работе и подать его на имя генерального, а учитывая то, что в основе причин сбоев лежало физическое явление, то оформив все должным образом могла бы выйти достаточно серьезная научная работа, а материала вполне хватит не только на кандидатскую.
-Ну мне пора, -сказала она, протянув мне руку.
-Я бережно поднес её к губам.
И глядя в след своей былой любви, исчезающей в желто-багряном листопаде резных кленовых листьев, я вдруг с явственной проникновенностью ощутил, что больше не смогу с прежней, порой мучившей меня потерей счастливого прошлого болью возвращаться в бережно хранимые памятью воспоминания. В то дивное трогательное время, где я был болен, но счастлив, где я любил.