Другой мужчина стоял на коленях, его руки были связаны за спиной, а на голову надет какой-то мешок. На нем были синие джинсы, заляпанные грязью, и синяя рубашка с пятнами крови. Ноги были босыми, но именно лист пленки под мужчиной заставил меня тяжело сглотнуть.
Какого хуя?
Инстинкт подсказывал, что нужно осмотреть мужчину, но, подойдя ближе, я узнал незнакомца из мотеля, незнакомца, который привел меня сюда, и заметил в его руке пистолет. Меня охватила паника, но все же удалось сохранить абсолютную неподвижность. Я не мог разглядеть лица, но видел профиль, и больше всего выделялся шрам от ожога, покрывавший правую щеку, челюсть и шею. Шрам исчезал под воротником рубашки, и меня посетила неуместная мысль, не продолжается ли он далее на теле. А потом меня затрясло, когда я рассмотрел остальную часть внезапно ставшего знакомым профиля. Я уже знал, что шрам действительно продолжается под рубашкой.
— Брук, медицинский центр армии, — сказал незнакомец. — Две тысячи пятый.
— Пожар… пожар в доме, — сумел вымолвить я. — Я был интерном, а Вы и Ваша девушка…
— Жена, — поправил мужчина без особых эмоций.
— Жена, — прошептал я. — Вы и Ваша жена попали в отделение скорой помощи.
Этот случай запомнился мне на всю жизнь и стал одной из причин, по которым я решил выбрать в качестве специализации хирургию. В тот вечер отделение скорой помощи было переполнено пациентами из-за ужасной автомобильной аварии с участием множества машин. Я бросился помогать, где мог, но, когда привезли этого мужчину и его жену, дежурные хирурги и все ординаторы уже проводили операции другим пациентам. Мужчина сильно обгорел, но в более критическом состоянии оказалась его жена, поскольку, помимо ожогов, она получила множество ножевых ранений и, как следствие, внутреннее кровотечение. Других врачей не было, и мне пришлось оперировать ее, пока один из хирургов подсказывал мне, что делать, с соседней койки, где одновременно боролся за жизнь шестилетнего ребенка. Тогда мне удалось спасти жизнь женщины, но она умерла через несколько дней от ожогов.
— Ревей, — тихо сказал я. — Так ее звали, верно? — Мужчина кивнул. — А Вы — Майкл, — добавил я.
— Хоук, — поправил мужчина. — Она была единственной, кто называл меня Майклом.
— Мне очень жаль, — осторожно сказал я. — Жаль, что я не смог сделать больше.
— Вы подарили мне три дня с ней. Три дня, которых без Вас у меня бы не было. — Я посмотрел на мужчину, стоящего на коленях на пленке. Он плакал, но, черт возьми, я не мог понять, что происходит. Если Майкл не винил меня в смерти своей жены, то кем же был этот пленник? — Я не могу дать Вам еще три дня с Трейсом, но могу дать вот это, — пояснил Хоук, кивнув на мужчину.
Я был ошеломлен, услышав упоминание о Трейсе.
— Как… как Вы узнали об этом? — спросил я.
Обстоятельства смерти Трейса тщательно скрывались военными, а я был слишком подавлен, чтобы осознать всю значимость произошедшего с ним… с нами.
Хоук наконец посмотрел на меня, а затем снова кивнул в сторону человека на куске пленки.
— Снимайте.
Я знал, что речь шла о мешке на голове парня. Руки задрожали, я бросил еще один взгляд на Хоука, а затем спустился по небольшому склону. Наступив на пленку, я испугался, иррационально ожидая, что пуля пронзит мне спину, но раздался лишь приглушенный плач пленника. Потянувшись к мешку, я снял его с головы. Широко раскрытые, полные ужаса глаза встретились с моими, и мужчина попытался что-то сказать сквозь ткань, обвязанную вокруг головы и затыкающую ему рот. Но меня это не волновало, я видел только пронзительные голубые глаза… те самые, что в прошлый раз были полны жажды крови.
На меня нахлынули воспоминания, отчего я инстинктивно отступил на несколько шагов. Мужчина перестал скулить, мгновенно узнав меня. В голове по кругу замелькали образы истерзанного тела Трейса, когда мужчина, стоявший передо мной, жестоко издевался над ним. Сейчас я не видел его рук, поскольку те были связаны за спиной, но помнил их силу — после того, как закончил с Трейсом, он удерживал меня, пока один из его дружков делал со мной то же, что и с Трейсом. В моей памяти поганый рот, заткнутый сейчас кляпом, открывался в жестокой ухмылке, и я слышал тяжелый тембр голоса, продолжающего спрашивать Трейса, нравится ли ему это.
Я не мог пошевелиться, не мог говорить, не мог сделать ничего. Лишь почувствовал, как Хоук подошел сзади. Не отрывая глаз, я смотрел на человека перед собой, который взглядом умолял меня о пощаде. Но во мне не было милосердия. Никакой пощады. Точно так же, как он не пощадил меня, когда я умолял его отпустить Трейса.
— Как? — спросил я у Хоука.
— Случайно подслушал, как он рассказывал своим приятелям, что два месяца назад в Баграме они с парнями поимели пару педиков. Его слова, не мои, — добавил Хоук, очевидно имея в виду оскорбления. — Мой друг был в составе военной полиции на той базе. Он рассказал, что они сделали с тобой и Трейсом, а также о том, что впоследствии все было скрыто. Когда я узнал, что ты стал одной из жертв, подумал, что ты захочешь оказать им честь, — продолжил он. — Или, на худой конец, немного сравнять счет, если хочешь сохранить руки чистыми. — Хоук протянул пистолет. — Тебе выбирать, — сказал он. — Если хочешь отпустить его, просто развяжи ему руки, и покончим с этим.
Мужчина на пленке стал всхлипывать, услышав Хоука, но жалости, которую должен был испытывать врач во мне, не было. Ненависти и ярости почему-то тоже. Все, что я чувствовал, — всепоглощающий жар в груди при взгляде на мужчину. Возможно, если бы он с дружками прежде, чем насиловать меня, подождали, пока Трейс умрет, я бы почувствовал что-то другое. Может быть, смог бы воззвать к последней крупице милосердия и пощадить жизнь подонка.
Но они не подождали. Как мне пришлось наблюдать, как этот мужчина раз за разом засовывал в Трейса металлическую трубу, пока дружки с хохотом удерживали моего парня, так и Трейсу пришлось смотреть, как-то же самое происходило со мной, пока его тело покидала жизнь. И я знал, что именно это было для него самым тяжелым — именно тогда он сильнее всего страдал. Потому что я был врачом, а он — защитником. Горстка уродов украла у него даже это.
Я не хотел заставлять мужчину страдать и не хотел затягивать момент. И мне не нужно было сохранять руки чистыми — они не были чистыми с тех пор, как я впервые увидел этот момент во сне. Я забрал у Хоука пистолет, без колебаний и сомнений подошел к мужчине, прицелился ему в голову и нажал на курок. Никаких последних слов, никаких пожеланий сгореть в аду — я подарил подонку гораздо лучшую смерть, чем та, что он удостоил Трейса.