А ведь будучи командиром, о безопасности подчинённых заботился ещё как! На учениях перед обкаткой танками проверял надёжность траншеи, на себе показывал, как надо распластаться на её дне перед наездом стальной махины, а когда она устремится дальше, мигом вскочить и метнуть в её корму учебную гранату. На ночных маршах выдавал водителям сухари, чтобы не заснули за рулём. Словом, всё, что можно предусмотреть, предусматривал, проверял, обеспечивал, бдил. За 27 командирских лет среди его подчинённых -- ни одного ЧП. Все его солдаты и сержанты после увольнения в запас возвращались домой живыми и здоровыми. А, работая в фирме, придирчиво вникал в каждую мелочь предлагаемого оборудования: хорошо понимал, чем может обернуться на стройке даже малейший недосмотр.
Так почему к своей особе такая небрежность? -- вопрошал себя. -- Или считаешь, что ты сам по себе, абсолютный распорядитель собственной жизни? Когда вознамерился продемонстрировать случайному собеседнику своё штормовое умельство, ты подумал о близких? А если бы не подвернулся буй, если бы не спасатели, тогда что?
Представил, как в их квартире раздаётся телефонный звонок, жена снимает трубку, и как удар током: "Ваш муж утонул в Испании..." А потом подробности. За что ей хвататься -- за валидол или снова за телефонную трубку -- звонить сыновьям, заказывать срочный билет в Испанию, если тело его достали водолазы. Тело... В глазах Ларисы -- ужас. И каково ей будет там, в этом испанском городке, ещё таком уютном для них, без языка, без знакомых, наедине со своим горем? А потом -- не менее горькая дорога в Москву, ритуальные хлопоты, поминальные речи...
Ему стало страшно. "Мерзавец!" -- хлестнул себя этим обличительно обжигающим словом.
Долго смотрел на море. Вот к нему претензий нет. Буйное оно или спокойное, всегда было и будет таким, каким создал его Всевышний. Шторм вчера не просто основательно отхлестал его, а выбил дурь. Теперь всё это никому не нужное рисковое удальство -- вон! Жизнь бесценна Для того и дана, чтобы употребить её на добрые дела.
Тогда почему некоторые поэты просто не мыслят романтику без риска? Вспомнилось у Высоцкого:
И надо б свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Но зачем альпинисты лезут на эти Эльбрусы, Эвересты и разные другие пики? Во имя чего рискуют жизнью? Чтобы потом сказать: "Я там был", "Я покорил!" А это и есть тщеславие -- перед другими, перед собой. Сколько их уже полегло на подступах к этим пикам! Нет уж, дорогие мои, если на его пути встретится "обрыв, опасный, как военная тропа", переть напролом не будет, -- аккуратненько его обойдёт.