— Вот, последнее предупреждение. — Стругураш вынул из кармана смятую бумажку, расправил дрожащей рукой. — «Не бросишь пить — буду топить. Гришка Стынь-Трава».
— Плохи дела, — сказал председатель.
— Хужей некуда, — согласился Стругураш.
Димка с Ионом переглянулись, Михуца открыл рот. Стругураш шумно высморкался.
— Я, может, через его художества, — он со свистом потянул носом, — цельные сутки не принимал… А он все равно клеить. В душу, можно сказать, плюеть…
Ребята прыснули. Илья Трофимович сурово глянул в их сторону.
— У меня через Гришку, — продолжал Стругураш, — личная, можно сказать, жизнь разбивается…
— Это как же?
— А просто. Сообразишь, к примеру, бутылочку беленькой да бокальчик пивка. А он тебе — бац! — из рогатки. В бутылочку да и в бокальчик. И все. И жизни нет. Что бы ему хоть разочек промазать? Куда там! Под самую, можно сказать, душу бьеть.
— Да, дела-а, — протянул председатель.
— А вчера стакашек в руке порешил. Поднес я его, сердечного, ко рту, принять вознамерился. А Гришка из воздушки — хлясть! И ваших нет. У меня, можно сказать, травмы на производстве. Видал? — Стругураш протянул перевязанный палец. — Я, можно сказать, кровь пролил… Защитить меня требуется.
— Грамотный ты стал, — сказал председатель. — Ой, грамотный!
— И мы не лыком шиты. Газетки, можно сказать, выписываем. Ты уж того… — Стругураш замялся, шаркнул ногой. — Расстарайся, приседатель. Комсомолию приставь. Нехай вокруг меня пост несуть.
— Учтем, — усмехнулся председатель. — Только пить брось.
Потоптавшись, Стругураш недоверчиво, бочком пошел из кабинета.
— Вот что, гвардейцы. — Председатель встал из-за стола. — На бахчу кто-то повадился. Стар Иким, не видит, надо ему помочь. Что окажете?
— Будет сделано, — за всех ответил Ион.
— Добро. Я с родителями потолкую… Ночевничать пойдут Дима с Ионом.
— А я? — с тревогой спросил Михуца. — А мне?..
Илья Трофимович потрепал его чубчик.
— А тебе мы такое дело подыщем, что… ого-го! Ты как-нибудь зайди. Вместе и подумаем.
Михуца кивнул. Ладно, он зайдет. Одна голова — хорошо, а две — лучше. Вместе они обязательно что-нибудь придумают.
В селе Илью Трофимовича любили. Люди ему доверяли, охотно шли за советом. Хорошо, когда на свете есть человек, которому можно открыть душу!
Ребята часами готовы были слушать его рассказы о войне. Вечерами у костра, когда сонно плескалась у берега рыба да сухо потрескивал хворост, он вспоминал, как в лесу, у старого дуба, давали клятву партизаны.
Михуца слушал затаив дыхание. Набегала на берег волна, тихо потрескивал костер. В его пламени мальчугану чудилось зарево пожарищ.
Как хотелось Михуце стать настоящим человеком, коммунистом! Но против кого сражаться? Где они, враги трудового народа? За океаном?
Михуца давно мечтал о подвиге, а случая все не представлялось…
Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Гришка.
— Не дам! — бросил он, вскинув голову. — Не выйдет! — Глаза его отчаянно блестели.
— Что не дашь? — улыбнулся председатель. Он положил Гришкины рисунки на стол. — Что не выйдет?
— Тормоз на мыло не пойдет…
— Какое мыло?
Но Гришка, хлопнув дверью, исчез.
Ребята рассказали Илье Трофимовичу о Хмуром и его встрече с Гришкой.
Разговор с маэстро
Дома Михуца решил покормить Филимона. Он вынес за калитку ведерко с рыбой и стал звать аиста.
— Вот тебе рыбка, Филимоша.
Во дворе над скульптурным портретом Кайтана работала Печерская. Рядом, позируя, стоял Кайтан.
— Итак, — сказала Анна Владимировна, — у нас два этюда на жести. — Она вытянула губы и, дунув, отбросила со лба прядь медных волос. — Один найден в штольне, другой — в комендатуре…
Федор Ильич кивнул:
— Тайна этюда из шкатулки разгадана — но кто автор? Кому понадобилось рисовать явку? Вот в чем вопрос.
— Странно… — Печерская задумалась. — Не свой же написал этот клен? Зачем?
— Вот именно.
— Предположим, автор — немец. Но не будет же он на своей работе ставить инвентарный номер?
— Разумеется. Что же тогда?
Печерская пожала плечами.
— А вы знаете, Анна, — вздохнул Кайтан, — шкатулку с этюдом у меня украли…
— Как?! — Она резко откинула со лба прядь волос. — Кто?
— Если бы я знал…
Они замолчали. Слышно было, как Михуца настойчиво предлагал аисту рыбу.
— Ну еще одну, Филимончик…
Наконец Печерская нарушила молчание.