— Жить надоело? — Он занес кулак, и сильный удар свалил парня с ног.
Лежа на разодранных папках, Гришка попытался встать.
— Убийца!
Морозан поднял кулак.
— Не уйдешь. — Гришка сглотнул кровь. — Всё равно тебя Круду найдет.
Морозан молча ударил Гришку.
— Погоди. — Грубый голос отодвинул Морозана. — Я сам… — Из-за ящиков вышел Гринюк.
Морозан вздрогнул. Бежать, немедленно бежать.
От Гришки, от Круду, от Гринюка… Но куда? Куда бежать?
Отшвырнув ногой фонарь, Морозан нырнул в темноту…
Сдвинув один из камней у лаза на кладбище, он осторожно выглянул. На холм поднимались цепи автоматчиков. Синие цепи… Но почему синие? Морозан протер глаза.
Белесый дым валил из-под кустов. Тьфу, дьявол! Он выхватил из кармана бинокль.
Прямо на него шли трое: Кайтан, милиционер Цуркан и подполковник со шрамом на щеке.
Морозан вздрогнул. Да, шрам, похожий на подковку. Опустил бинокль, прикрыл глаза и ясно увидел давнее…
Мальчишка со шрамом на щеке, свесившись с дерева, глядел на него.
— Дяденьки! Фрицы!..
Морозан провел рукой по лицу, прогоняя видение. Но внутренним взором вдруг отчетливо разглядел берег Днестра, кусты, пятачок полянки.
Мальчишка стоял на пригорке, широко расставив ноги, и глядел на него в упор. В руке он сжимал гранату…
Теодор схватил бинокль, поймал лицо подполковника. Шрам на щеке! Тот самый…
Синие цепи шли на холм. Все ближе, все ближе чьи-то белые лица. Сколько их? Сколько?
И Морозану уже кажется — он узнает их черты. Это — партизаны. Он окружен. Всюду их лица. Они перед глазами: на холме, в кустах, в бинокле; за спиной — в подземелье: на полу, в зеленых папках, глядят с земли, с фотокарточек…
А это лицо со шрамом на щеке! Вот оно, в бинокле у самых глаз!..
И снова мальчишка бросает в него гранату, и снова он (в который раз!) падает в овраг. Комья земли бьют по спине. Алая земляника в траве, словно крупные капли крови, розовый червяк, уползающий из дымящейся воронки…
Что-то вспыхнуло у самого лаза. Морозан швырнул бинокль. Жить! Жить во что бы то ни стало! И кинулся в подземелье…
Гришка пришел в себя от боли в висках. Рванулся. Руки и ноги были связаны.
— Спокойно, не суетись. — Тяжелая рука Гринюка легла на плечо. — Тебе осталось жить ровно четверть часа.
Гришка огляделся, но ничего не увидел. Зеленый свет лампы с трудом боролся с темнотой.
Лицо Гринюка придвинулось почти вплотную.
— Отсюда ты уже не выйдешь. А потому — слушай. Сейчас узнаешь тайну. А с тайной ты уже не жилец. Здесь, в штольнях, ценности. Утварь со всех церквей района. Иконы, кадила, всякая дребедень. Думал унести. Не вышло. Засекли. На хвост сели. Но ты знай. Было — и нет… Я взорву это всё. Вместе с тобой. И с твоей тайной. Понял? Ты не расскажешь ее людям. Досадно, верно? — И он засмеялся. Но резко оборвал смех. — Здесь, под землей, склад боеприпасов. Снаряды. Соображаешь? Взорву! — Лицо Гринюка округлилось, стало огромным. — Слышишь! — Лицо сморщилось, как мяч, из которого выпустили воздух. — Всё взорву.
Лицо больше не качалось над Гришкой. Слабый свет все так же боролся с тьмой, но к лампе уже тянулась огромная черная рука.
— Над нами интернат. Детишки. Могли бы пожить, между прочим… — Черная рука взяла «летучую мышь». — А я взорву.
— Убийца! — рванулся Гришка.
Он ясно увидел лицо Анны-Марии, ее синие глаза.
«Летучая мышь» дрогнула и стала уплывать. Черная рука ударила в черную грудь.
— Гринюк все может.
Хохот снежным обвалом покатился по подземелью.
Огромная тень пробежала по стене. И наступила кромешная тьма.
Время, казалось, остановилось. Сколько прошло — час, два, десять?
Гришка рвал зубами веревку, но она была прочной…
Выбравшись из подземелья через лаз в старом карьере (зарничник сидел в траве, ковыряясь в носу), Гринюк скрылся в кустах. Этот запасной лаз он подготовил давно и тщательно замаскировал. Вскоре Гринюк вышел на дорогу и побежал в сторону колхозного движка. Движок стоял на берегу Днестра. Гринюк огляделся. На холме высилось белое здание интерната.
— Понастроили! А я вас… вот так! — Он задохнулся, рванул ворот. — В рог бараний…
Привычное ощущение удушья захлестнуло Гринюка. В детстве, когда ему было года четыре, мать за что-то наказала его, заперев в темном душном чулане.
Целый день он провел без света и свежего воздуха. И на всю жизнь сохранилось у него ощущение удушья. Оно преследовало по ночам, поднимало с постели, толкало на улицу, на ветер, мороз, на дождь или снег — лишь бы рот мог поймать струю свежего воздуха.