ЧАСТЬ ВТОРАЯ: У ДОБРОВОЛЬЦЕВ
Глава 1
Последние дни наступления
Марш вперед, Россия ждет
Дроздовского бригады.
Боевая песня Дроздовцев
Несколько успокоившись от пережитых волнений и освоившись с новой обстановкой, я понял, как я голоден. Ведь за последние три-четыре дня кроме хлеба, да и случайно мне перепадавшей скудной картошки, я более суток вообще ничего не ел и не пил. Я попросил дать мне есть. Мне ответили, что походная кухня с обедом, еще не прибыла. Тем не менее, один из солдат поделился со мною хлебом, и меня повели в избу, где я напился воды и хозяйка, молодая баба, угостила меня похлебкой. Я набросился на еду и ел так много, что солдат, который стоял рядом, улыбнулся и сказал: " Не ешь сразу так много, после голодовки это может тебе повредить!" Хозяйка, когда других не было в комнате, спросила: " Скажи, а почему ты к ним перешел? Ведь у них строже!" Я был огорчен этим замечанием. " Зато у них лучше. А у большевиков, расстрелы, мародерство и голод. Потому я от них и ушел".
Через час привезли обед. Ну, и конечно я снова пообедал. Мне показалось, что это был вкусный и сытный обед. Но на самом деле, в то время в Добровольческой армии хорошо кормили. По общему мнению, в то время как Красная армия превосходила Белую в смысле техники, вооружения, обмундирования, у добровольцев продовольствие было лучше поставлено, особенно в смысле мяса и хлеба. А то, что у белых был недостаток техники и одежды, меня удивило. Я был уверен и воображал, что англичане снабдили Белую армию всем нужным.
Вернулись два солдата, посланные на разведку. Усталые, с лицами, покрытыми толстым слоем коричневой пыли. И шинели их были тоже в пыли. " Ох уж эта война, - сказал один из них, - нет на свете ничего худшего, чем война". Немного позже слышу, как один солдат рассказывает. Ему было поручено, что-то "реквизировать" у населения, - не то пищу, не то одежду. Его рассказ меня удивил: " Ну я, конечно, первым делом пошел к попу, грожу ему " давай, а то плохо будет!" " И как тебе не стыдно было требовать у попа, - срамит его другой. - Ведь ему красные "братушки" и так глаза повыцарапали". Очевидно, первый только недавно попал к Белым из Красной армии и не разобрался еще в настроениях.
После обеда мы движемся вперед в северо-восточном направлении. Подвод крестьянских, как обычно, не хватает. На них кладут вещи, а большинство идет пешком. Я иду в этой колонне. Мне еще не выдали винтовку, говорят, что меня отправят для проверки в какой-то штаб. У меня узкие сапоги, и после вчерашнего суточного "марш-броска", я не могу идти, так разболелись ступни ног (в общей сложности я прошел верст 50-60). Прошу сесть на подводу, но них едут старшие и мне отказывают: " Должен идти пешком", но потом соглашаются. Мы мирно беседуем, офицеры расспрашивают о " Совдепии". Отношения офицеров и солдат между собой, скорее простые, но уважительные. Солдатам лет под тридцать, видно, они проделали германскую войну. Кто они - добровольцы, мобилизованные или пленные, а может перебежчики от красных. Понять трудно. Офицеры симпатичные, образованные. К вечеру, пройдя верст десять, ночуем в деревне.
На следующий день, 21 сентября, меня переводят в офицерскую роту (43). Об отправке в штаб для проверки больше речи нет, слишком явно, что я "свой", белый, а не большевицкий агент. Мне выдают винтовку, хотя я с ней хорошенько не умею обращаться, первый раз в жизни держу в руках. Выдают также две ленты патронов, вешаю их на себя крест-накрест. Прошу выдать мне шинель, а то я хожу в одном непромокаемом летнем плаще, а уже наступают холода. Мне говорят, что "у нас" в одежде недостаток, вот когда добудем у пленных красных, тогда выдадим. Я новое обмундирование получил через две недели, тонкую, не зимнюю шинель, так что стал носить сверху мой плащ. В таком виде я был похож на чучело. Поручик Андреев много раз говорил мне не делать этого, но я отвечал: " Не могу, замерзаю. Дайте шинель потеплее". В офицерской роте было тогда около 80 человек. В первых трех взводах действительно офицеры, в четвертом взводе, куда меня зачислили, было четыре-пять офицеров, остальные 15-18, добровольцы. В послеполуденное время получилось известие: Дмитриев взят нами! (44). Никакой артиллерийской стрельбы мы, однако, за весь день не слышали. Грузимся на подводы и через несколько часов приезжаем еще до темноты в Дмитриев. Размещаемся на ночь в каком-то большом каменном доме, спим на полу. Странно, но и радостно ощущать, что Дмитриев, где я был всего два дня тому назад, теперь в наших руках. И теперь я не прячусь, а могу спокойно ходить по его улицам.
На следующий день утром, улучив свободную минуту, иду посетить М. Все они страшно перепуганы, но надеются, что при белых будет лучше и спокойнее. Прошу вернуть мне мои вещи, которые я у них оставил на хранение. Они мне сейчас крайне нужны (это куртка, белье и еще кое-что другое, но важное в походе). " Невозможно Вам сейчас их дать, - отвечают мне, - мы их зарыли вместе с собственными вещами на дворе. Там сейчас стоят солдаты, боимся при них выкапывать. Подождите несколько дней, солдаты уйдут, все успокоится, и мы их Вам вернем". Это меня совершенно не устраивало, ведь я не знаю, куда меня переведут завтра, а тем более что будет со мной через три дня. Но ничего не поделаешь, не настаиваю, не хочу подводить людей, которые все же оказали мне услугу. " А что стало с этим коммунистом К.?", - спрашиваю я. " Да он совсем не коммунист!" - " Знаю, знаю!" - " Так он у нас здесь сидит. Боится выйти. Хотите его увидеть?" Меня ведут во внутреннюю комнату, где у стола сидит К. На его лице крайняя озабоченность, он испугался, когда увидел меня.
" Не бойтесь, - говорю ему. - Вы меня не выдали Красным, и я теперь не стану на Вас доносить". Все ж таки мне дали кое-что из моих вещей, которые не были зарыты. Я их сдал в обоз, где они впоследствии благополучно пропали.
В описании дальнейших событий мне трудно будет указывать точные даты, как я это делал до сих пор. Из-за однообразия и монотонности моей военной жизни время слилось, а числа и дни стерлись из памяти.
Нашу офицерскую роту все время держали в резерве, берегли для крайних обстоятельств. Поэтому мы не видели фронта, и даже гул орудий до нас не доносился. О том, что происходит на фронте, мы добровольцы четвертого взвода, тоже мало знали. Черпали новости из рассказов офицеров или от нашего ротного командира, поручика Пореля, который собирал нас иногда и рассказывал о передвижении войск. Никакие газеты до нас не доходили. Как бы то ни было, 23 сентября мы выступили из Дмитриева на север. Ехали на подводах, останавливались в деревнях и к 25 сентября прибыли в город Дмитровск Орловской губернии, что в верстах 60 к северу от Дмитриева (45). Фронт находился еще дальше, верстах в 15-20 к северу. Эти цифры говорят сами за себя - так быстро развивалось за последние дни наше наступление.
Настроение у добровольцев нашего взвода было до легкомыслия оптимистическое. Все только и говорили, что " через неделю, а может, и через пару дней мы будем в Москве". Но все эти эйфорические настроения были у людей, не побывавших, в сущности, в настоящих боях. Большинство из них записались в Белую армию недавно в Рыльске и вместе с офицерской ротой находились в резерве. Сам я точно так же как и они, с момента поступления к белым, всецело уверовал в быструю нашу победу. Но в отличие от многих, я видел, что происходит у красных, что они перебрасывают на фронт крупные силы и что организация и воля к победе у них не сломлены. А поэтому сознавал, что победа дастся в результате упорной и, может быть долгой борьбы. Поэтому, принимая участие, в одном из таких оптимистических разговоров, я заметил: " Дай Бог, чтобы мы были в Москве через месяц или даже два". Мое замечание вызвало резкое недовольство: " Что Вы такое говорите! Нет, мы будем в Москве через неделю. Мы обязаны там быть до зимних холодов. Иначе нам всем будет плохо".
В этом ответе было много правды, особенно то, что, касалось зимы. Но по реальности оценки, такие настроения были очень опасны. И, когда в дальнейшем, война и продвижение стали затягиваться, среди рыльских добровольцев началось разочарование и упадок духа. Нужно сказать, что наши офицеры были более сдержанны в своих оценках происходящего(46).