Убираю телефон в карман, захожу с пассажирской стороны и открываю дверь.
— Готово. Едем.
— Куда?
— По магазинам.
В аптеке Бет покупает кучу разных маскировочных кремов, лосьонов и примочек и, усевшись на заднем сиденье, накладывает их на лицо. Эффект поразительный. В невзрачного вида серенький универсам мы решили не заходить — кроме консервированных фрикаделек и бананов трехмесячной давности, там, пожалуй, и взглянуть не на что. Гораздо приятней пройтись по милым маленьким магазинчикам: в пекарне покупаем хлеб с хрустящей корочкой и булки; у мясника — курицу, говяжий фарш, бекон, сосиски, молоко и яйца; во фруктовой лавке — лук, морковь, брюссельскую капусту, мандарины, киви и яблоки. В винном берем виски и сухое красное кьянти (помните, раньше были такие пузатые бутылочки в плетеных корзинках). В гастрономе разжились рулетами, сыром и шоколадом, купили чая в пакетиках, оливок и мясных пирогов.
— Шесть пирогов? — вопрошает Бет.
Я прищуриваюсь.
— Элизабет Кессингтон, только не говорите мне, что относитесь к извечно голодающим моделям. Надеюсь, вы не собираетесь слопать вкуснейший пирожок с овечьим ливером и редькой, а через минуту пойти в дамскую комнату и, засунув два пальца в рот, изгнать ни в чем не повинное кушанье из желудка?
Хитрюга ловко обходит вопрос.
— Я не модель. Я — актриса, которой приходится подрабатывать на подиуме, чтобы оплачивать непомерно растущие счета.
— А-а, понятно.
— И, между прочим, здешние женщины не отличаются стройностью.
— Бред какой-то, — говорю я, осматриваясь. — Не вижу ни одной пухленькой.
— У тебя что-то со зрением. Да взять хотя бы толстуху, которая стояла перед нами в гастрономе. Она, наверное, в двери не пролезает.
— Глупости. Корнуолльцы славятся своей миниатюрностью. Я пока не приметил ни одного настоящего толстяка.
— Все еще впереди, — заверяет меня Бет.
С главной дороги мы сворачиваем на узкую улочку с высокими живыми изгородями и цветущим терном, которая петляет, постепенно сужаясь, спуск становится все круче и круче, и наконец мы выезжаем на открытое пространство к самому морю. У Бет даже дух захватило — такой открылся чудесный вид. Ослепительно чистое весеннее небо отражается в воде, и на волнах играют серебром солнечные блики. Под утесами и в тени легких облачков море кажется иссиня-черным и бездонным. У подножия уходящих под самые облака скал приютилась компактная деревушка: домики с крошечными оконцами, узкие пешеходные улочки. Дорога в одну полосу отделяет крайние дома от волнолома, за которым белеет неширокая полоска гальки, а у самой воды блестят мокрые от влаги и водорослей черные булыжники. В воздухе стоит плотный морской дух — хоть на хлеб намазывай. В маленькой бухточке построен искусственный волнолом — крепкая длинная стена, уходящая в море на пятьдесят ярдов. Под стеной приютилась горстка рыбачьих лодок и шаланд. Широкая, как дом, стена завалена цепями, канатами, пластмассовыми ящиками и вершами для омаров.
Проезжаем деревню насквозь и оставляем машину на небольшой автомобильной стоянке у волнолома, возвращаемся пешком и находим «Хижину капитана» и ее владелицу. Маргарет непомерно толста. Бет выразительно смотрит на меня, но я прячу взгляд.
Сказать по правде, наша хозяйка воистину гигантских размеров — настоящий Гаргантюа. Она толста настолько, что не может подняться по лестнице. Впрочем, виной тому не только ее комплекция. Лестница на верхний этаж спиралью поднимается из гостиной — крохотной комнатушки восемь на десять футов, выходящей сразу на улицу. Здесь умещаются камин и изможденный диван. В задней части дома крошечная кухня, а наверху — спальня под покатой крышей, покоробленные оконные рамы и роскошный вид на гавань. За дверью туалет, душ и встроенная в низкий стенной шкафчик раковина.
Я пошел вниз, а Бет осталась у окна любоваться морем.
В ответ на мой вопрос, принимаются ли чеки, Маргарет кивает.
— Превосходно, — говорю я.
Она протягивает мне ключ и снова делает какой-то знак.
— Сюда захаживает привидение. Правда, нечасто. И бояться его не надо — это маленький ребенок. Сидит на ступеньках и поет.
С этими словами домовладелица тяжеловесно удаляется.
Я возвращаюсь к машине и выгружаю вещи, потом бегу еще раз. А после, уже распаковываясь на кухне, громко кричу Бет, чтобы не волновалась, поскольку я справлюсь сам. Ответа не слышно. А когда я поднимаюсь к ней с чашкой чая, вижу: моя дорогая спутница давным-давно спит прямо в одежде на заправленной кровати. Я склоняюсь к щеке Бет, целую, а она, что-то пробормотав, переворачивается на другой бок. Чай оставляю на тумбочке у кровати.