Однако вернемся к нашей потасовке.
— Согласен, жадность. Только ведь и жадность бывает разной. Ты говоришь о жажде наживы. А что, если по сути своей это интеллектуальный или даже духовный голод, жажда познать мир? Люди до самой смерти остаются детьми, любопытными детьми. Такова наша отличительная особенность как вида. А вдруг единственно верный способ познать мир, докопаться до истины — спать со всеми подряд? Как думаешь?
— Хм…
— А что, если идеал — вещь вообще недостижимая? Ну, взять тебя. Ты нашел девушку своей мечты?
— Нашел, — мечтательно протягивает Клайв.
— Тебе только так кажется. Пройдет пара недель или месяцев — начнешь и на других заглядываться.
— Знаешь, ты все-таки безнадежный пессимист.
— Не спорю.
— Просто ты убедил себя, что между нами и ими, женщинами, лежит непреодолимая пропасть.
— Пропасти не преодолевают. Преодолевают пространство.
— Вбил себе в голову, что женщины и мужчины мечтают о разном, что не бывает вечной любви, что страсть быстротечна, а моногамия — удобный самообман. А теперь ноешь, что тебя никто не понимает.
— Что ж, — говорю я. — Пожалуй.
Клайв улыбается.
— Знаешь, а я женюсь на Амрите.
— Да? То есть ты уже…
— Нет еще пока. Сначала надо хотя бы от Эммы избавиться. — Он погружается в невеселые раздумья. — Да, забыл сказать, через пару недель будет охотничий бал у родителей. Все приглашены.
— Куда? В наследный замок?
— Да.
Новости я не смотрю, а если и смотрю, то все проходит мимо ушей. Тяжелая ситуация с курдами, Судан, принятие закона «по ограничению использования разрушающих озон газов», новости от службы здравоохранения, Европа… Мой мир замкнулся на мне и моей любви. Если все остальное пойдет прахом, я и глазом не моргну. Я спрятался за тяжелыми шторами, в тесном коконе слепого эгоизма влюбленных, этаких свободных радикалов в политизированном обществе, забывших свои обязанности и не думающих о вреде, причиняемом их страстями. Их чувства горят в темной комнате синим пламенем, стремясь пожрать окружающую материю. Политика не имеет значения, ее вообще не существует. Единственное, что имеет хоть какое-то значение, — любовь и смерть.
Наши беззаботные встречи не выливаются во что-то большее, а риск лишь усиливает радость общения. Мы беремся за руки и с веселым смехом сбегаем от мира и от людей. Гуляя по мосту, заваливаемся на перила, чем вызываем завистливые и непонимающие взгляды одиноких, нелюбящих и нелюбимых.
Идем на выставку немецкого романтизма. В основном здесь представлены картины Каспара Дэвида Фридриха, но есть произведения и других художников: Габриэль Корнелиус фон Макс и Фридрих Иоганн Овербек в числе прочих. Бет нечастая посетительница картинных галерей.
— Люблю, — говорит она, — искусство посовременнее. Да и на людях предпочитаю лишний раз не показываться.
Я недоуменно поднимаю брови.
Уже в зале продолжаю рассказывать ей о романтизме: Французская революция и освобождение Бастилии, где нашли только семерых заключенных — четырех фальшивомонетчиков, кровосмесителя графа де Солаж, какого-то лунатика и ирландца, возомнившего себя Юлием Цезарем. Снисхожу ко временам Руссо, возвращаюсь к Мэри Шелли и «Франкенштейну», говорю о вампирах, Байроне и Луиджи Гальвани, основоположнике электрофизиологии, снова удаляюсь в глубь веков к Караваджо, возвращаюсь к Каспару Фридриху и очень поверхностно касаюсь Гете, Шиллера, Канта, Гегеля и Шопенгауэра, которого даже цитирую: «Нужда и скука — два равноценных полюса человеческой жизни». Потом приступаю к рассказу о Гейне, Мендельсоне и Малере.
Наконец Бет прерывает меня:
— Дэниел, ты не заткнешься ненадолго, чтобы я могла спокойно посмотреть картины?
Я обиженно умолкаю.
Признаюсь, мне очень нравится рассказывать Бет вещи, о которых она и не подозревает. У меня и в мыслях не было демонстрировать свое превосходство. Страшно подумать, что она может заподозрить, будто я стремлюсь внушить ей чувство интеллектуальной неполноценности, — кому такое понравится? Нет, мое усердие объясняется гораздо проще: я инстинктивно чувствую потребность защищать. Согласен, со стороны все это изобилие фактов и слов может показаться не более чем грубой формой обольщения: «Гляди, ну разве я не умен? Значит, сообразительность у меня в крови, и наши дети вырастут умницами, а тебе ведь не надо объяснять, насколько важны мозги в жизни будущих поколений… Так почему бы нам не переспать? Ну пожалуйста…»