— Стоп, — говорит Оливия. Да, так просто: «стоп».
Майлз замирает.
Леди Крэйгмур подходит к нам, берет меня за руку и поднимает на ноги. Я бы предпочел лежать, если честно. Но что поделать, покачиваясь, точно пьяный, встаю — невежливо отталкивать протянутую руку хозяйки дома. И еще почему-то я боюсь открыть глаза. Конченый трус, согласен.
— Прочь из моего дома, — говорит Оливия. — И больше никогда не показывайтесь в этих стенах.
Несколько секунд пропитанного ненавистью молчания, и я слышу шаги Майлза по паркету библиотеки, затем хлопок двери.
Открываю глаза — по крайней мере тот, что открывается. Оливия отпускает мою руку и направляется к Бет помочь ей подняться.
— Извините, — начинает оправдываться Бет. — Я все объясню.
— Ничего не желаю слышать.
И ни слова больше. Мы выходим вслед за Оливией из библиотеки, и она ведет нас на верхний этаж, в ванную.
Оливия мягко массирует Бет шею, просит открыть рот, заглядывает в горло и обнимает ее, видя, что та не в силах сдержать столь красноречивых слез, едва на улице взревел мотор и по гравию захрустели широкие резиновые шины — явно отъехал «мерс». Леди Крэйгмур продолжает держать бедняжку в объятиях, укачивая, как ребенка, даже когда та уже прекратила плакать. Потом она шепчет ей на ушко — очевидно, что-то личное и смешное, и Бет тихонько хихикает сквозь боль. А после они обращают внимание на меня: раздевают до трусов и, присвистывая, начинают шутить о моих ранениях, хотя когда дело доходит до размозженных кровавых пальцев, они резко умолкают. Оливия говорит, что надо поехать в больницу, я киваю, и неожиданно на меня наваливается безмерная усталость.
— Прости, я повел себя как трус. — Язык еле ворочается.
Бет присаживается рядом и хлопает по моей руке. Вернее сказать, лупит. И это после всего, что мне довелось пережить.
— Не говори ерунды, — упрекает она. — Ты спас мне жизнь. В очередной раз.
— Да?
Оливия прерывает наше объяснение.
— Ну что ж, я вас оставлю домываться и приводить себя в порядок. Только будьте добры, потом снова спуститесь к гостям. Да, и не вздумайте завалиться в постель! Уважительные причины не принимаются.
И уходит.
Мы сидим рядышком в компанейском молчании. Наконец я говорю:
— Знаешь, я сейчас тяжело соображаю, не сердись. Но когда я мысленно прокручиваю все назад и пытаюсь разобраться… Ты мне столько врала…
Она вздыхает.
— И себе врала. Всем врала. Правда, сомневаюсь, что тебе от этого легче.
— Хм… Вообще-то нет.
Немного поразмыслив, я говорю:
— Так, значит, ты надела перчатки из-за синяков. А синяки у тебя из-за Майлза.
— Из-за него, — подтверждает она. — Можно и так выразиться.
— Так, значит, ты слезла с иглы?
Бет кивает.
— Я была паинькой с тех пор, как ты появился. И все равно принимала незаслуженное наказание.
Я качаю головой.
— Зачем… Да, сейчас я припоминаю, что уже какое-то время не видел тебя в футболке или в чем-нибудь открытом. Всегда укутана снизу доверху. Из-за побоев?
Тихий смешок.
— Я бы наверняка после Корнуолла снова завалилась с тобой в постель, если бы не боялась, что ты все увидишь. Потому так долго воздерживалась. Наверное, это покажется тебе дикостью, но я хотела сберечь вашу с Майлзом дружбу.
— А сама поберечься не хотела?
— Ну, у меня ведь есть большой сильный рыцарь в сияющих доспехах, правда? — говорит Бет и крепко меня обнимает — даже больно стало.
— Да какой я рыцарь…
— Ну конечно, твои бойцовские навыки оставляют желать много лучшего. — Встает и наливает стакан холодной воды. Делает глоточек и протягивает мне.
— И, очевидно, в тот раз, когда ты вся побитая возникла у меня на пороге, — это тоже поработал Майлз?
— Разумеется.
— Я подозревал, что ты лжешь, когда с тобой беседовала инспектор. Только не мог понять зачем. — Отпиваю воды. — Неужели ты не боялась?..
— А зачем, по-твоему, я попросила тебя зайти, когда Майлз вернулся из Германии?
— Черт. Ведь я же тогда ушел. Он тебя снова побил?..
Она кивает.
— Как обычно.
— Убью эту скотину.
— Не говори ерунды — ты и мухи не обидишь. К тому же все в прошлом. Давай пойдем вниз.