Выбравшись «откуда пришли», не сговариваясь упали на только-только начавшую оттаивать землю. Немного отдышавшись, Виктор Борисович, не сдержавшись от напора эмоций от всей этой дурацкой беготни по 1942 году, возопил: — «Дед, это что же, мы так всю войну и будем бегать?» Дед с ответом не торопился. Повертелся с боку на бок. Пожевал пошлогоднюю травинку. И раздумчиво и даже флегматично ответил: — «Будем, Витёк. Будем бегать. Потому полежим сейчас и побежим. Вправо побежим и влево побежим. Нам-от штойко надо сейчас? Нам-от надо тебя до наших доставить. Потому бегать будем. Отдыхай пять минут, и пойдём».
Сказать что Виктор Борисович был зол - это было бы неправильно. Виктор Борисович был супер-зол. Экстра-зол. У него болело всё. Нет, не так - у него болело ВСЁ. Болели дико натёртые в промокших насквозь берцах ноги. Болела напрочь отбитая драгоценным и судьбоносным рюкзаком спина. Болела расцарапанная до кровавых брызг ветками физиономия. И болела - возможно, от переизбытка кислорода середины пасторального XX века - голова, в которую нет-нет, да и закрадывалась крамольная мысль: — «А может, в застенках гестапо не так уж и плохо? Может лучше того ... как мальчик Коля из Уренгоя? Я ведь пиво люблю ... если добровольно сдамся, баварское хлебать буду вдоволь ...»
Надо заметить, что в молодости своей, пришедшейся на смутные времена начала 90-х, Виктор Борисович не то чтобы был активным националистом, нисколько ... но тем не менее - сочувствовал в глубине души всяким РНЕ, и даже два раза намалевал «звезду Богородицы» на стене собственного дома - благо в те времена можно было свободно и безнаказанно рисовать что угодно где угодно ... вот и сейчас в отупевший от всей этой бессмысленной беготни мозг разомлевшего на апрельском солнышке Виктора Борисовича заплывали совершенно нелепые мыслишки и картинки ... «а если фрицам сдаться ... расскажу как и что ... назначат Москвой руководить ... потом Британию разбомбим ... потом Америку ... потом ....»
От этих позорных пораженческих идей задремавшего было Виктора Борисовича весомо, грубо и зримо отвлекли сразу два момента. Первый - ворвавшийся в ставший за последние часы очень чутким слух тот самый лай чёрных адских бестий - ещё очень далёкий, но уже порождающий во снах кошмары. И второй - намного более материальный толчок в бок.
Разлепив глаза, Виктор Борисович увидел склонившееся над ним озабоченное лицо деда. «Наташа, вставай, мы всё уронили» - пролепетал не до конца прочухавшийся Виктор Борисович. «Штой-ко? Какая ещё Наташа? Баба твоя штоль?» - «Забей, дед» - простонал Виктор Борисович, облокотясь на локоть и мотая головой, пытаясь выгнать из головы остатки сна. - «Что опять? Бежать надо?»
- «Надо, Витя. Фриц опять лес чешет. Пойдём вдоль болота. Может оторвёмся».
- «Дед, а давай я тебе всё отдам, и ты товарищу Сталину передашь. А я полежу пока» - сил не было от слова совсем. Не хотелось уже ничего. Ни подвигов, ни побед, ни парижанок. Лежать бы здесь и лежать. Слушать пение птичек. В конце концов - война-то эта давно закончилась. За четверть века до его рождения. Это дедова война. Пусть дед и воюет. А он здесь полежит. Немцы - нация цивилизованная. Вот в: — «Кризисе жанра» он в 90-е с немцами бухал - и нормально всё было, никто его на абажуры не шкурил. И друг Колян сколько раз в Германию ездил на промышленные выставки, и в Кёльне был, и в Гейдельберге - и тоже на мыло не пустили его.
И спать, и спать ... и видеть сны …
Сны смотреть не получилось. Некий подъёмный кран оторвал Виктора Борисовича от ласковых объятий земли родной и воздвиг его в вертикальное состояние. И после этого жёсткая стальная длань начала беспощадно хлестать Виктора Борисовича по пухлым румяным щёчкам так, что бесталанная головушка Виктора Борисовича заметалась взад и назад как пульсар в Туманности Андромеды.
«Витя, просыпайся ... просыпайся, Витя!» - да какой уж тут сон! Виктор Борисович, замычав, рванулся из железных дедовых объятий. Дед, вопреки ожиданиям, свои объятия тут же разъял - и Виктор Борисович, потеряв равновесие, рухнул на задницу. «Идут, гады ... слышишь? Уходить надо, Витёк. Уходить надо. Иди за мной. Или убью. Понял?»
«Как убьёшь? За что?» Дед присел на корточки. Взял Виктора Борисовича за уши своими грязными лапищами. И глядя прямо в глаза, проникновенно сказал: — «Уговор наш помнишь? Живым тебя фрицам не отдам. Вставай и пошли, или убью здеся прямо».