Дед внимательно посмотрел прямо в глаза Виктору Борисовичу. Хотел что-то сказать, да видать раздумал. Встал из-за стола и сказал: — «Пошли, Витёк, на крылец. Будем ждать».
Виктор Борисович подорвался из-за стола вслед за дедом, цапнув по пути заветный рюкзак, призванный изменить весь ход войны. За дверью была благодать. Сиреневые майские сумерки были наполнены соловьиными трелями, и сладострастным клёкотом канавных лягушек, и ... казалось даже прорвавшаяся сквозь оттаявшую землю трава шептала что-то на своём, травном, потаённом языке.
«Ты, Витёк, покемарь здеся пока, вот на скамеечке. А я подежурю» - дед примостился на верхнюю ступеньку крыльца и по своему обыкновению задумчиво уставился куда-то в ивняк. «Хорошо хоть лопатку свою долбаную не точит опять» - подумалось Виктору Борисовичу. Дед, конечно, был родственник, герой войны и всё такое прочее ... но были, были в нём, скажем так, отдельные моменты, которые Виктора Борисовича раздражали. И запах этот ...
«Но, с другой стороны - человек три месяца в окружении провёл. Завоняешь тут. Неизвестно как бы я сам опосля этого благоухал. Маринуська-симпампуська уж точно к себе не подпустила бы» - осознал Виктор Борисович и устыдился. - «Блин, о чём я вообще думаю? Мне на войну скоро. А я тут деда нюхаю и о бабах мечтаю. Спать, спать срочно!»
С этой благой мыслью Виктор Борисович завалился на банкетку, положив под голову судьбоносный рюкзак. Повертелся устраиваясь поудобнее. И осознал, что заснуть ему не удастся никак. Во-первых - рано. Во-вторых - шумно. В-третьих - какой уж тут сон, накануне событий, долженствующих изменить судьбу всего человечества? «Ну ладно, хоть полежу просто. Всё отдых» - подумал Виктор Борисович. И ... отрубился.
Снилась Виктору Борисовичу Америка. Как-будто едет он на большой-большой машине по большому-большому городу, который - как откуда-то знает Виктор Борисович - называется Нью-Йорк. Почему-то Виктору Борисовичу надо срочно припарковаться - а парковаться-то и негде, заняты все места. А если прямо сейчас не припарковаться, то американцы посадят Виктора Борисовича в тюрьму к неграм, а в тюрьму к неграм Виктору Борисовичу совсем не хочется. И от этой-то вот безысходности Виктору Борисовичу во сне было грустно и тоскливо - как бывает во сне, когда человек особенно беззащитен.
Может от этого чувства беззащитности, а может ещё от чего - Виктор Борисович и проснулся. А проснувшись - мгновенно осознал, что что-то в окружающем его мире изменилось. И от этого осознания Виктор Борисович подскочил с банкетки как ошпаренный. И сразу же сквозь оконце крыльца увидел ЕГО.
ОНО висело над лужайкой на высоте примерно полутора метров. ОНО было синего цвета, и тихо шипело, и как-будто медленно-медленно - едва заметно - вращалось. Сердце Виктора Борисовича на мгновение остановилось, а потом заколотилось быстро-быстро, как у попавшего в ловушку воробышка. «Это оно ... оно существует на самом деле ... это окно!» - всполохами метались мысли в голове Виктора Борисовича.
При этом, надо заметить, тело Виктора Борисовича впало в натуральный ступор. И так бы наверно в этом ступоре и пребывало неограниченно долго - если бы невесть откуда возникший рядом с ним дед не выдернул жёстко его в реальный мир за рукав.
«Пошли, Витя, пошли!» - рассерженной коброй шипел дед, волоча за собой растерявшегося Виктора Борисовича как локомотив пассажирский вагон. Виктор Борисович, на автомате подхватив на плечо рюкзак, скатился по ступеням крыльца и, раздухарившись, рванул в сторону ЕГО, обогнав деда. И тут же был безжалостно отброшен назад.
Дед, внешне тощий и заморенный, как выяснилось был силён неимоверно и играючи зафиксировал стокилограммовую тушку Виктора Борисовича ухом возле своего рта. И всё так же почему-то шёпотом донёс в это ухо: — «Я первый пойду. Ты до тридцати считай и пойдёшь. Считай так: полста раз, полста два ... до полста тридцать досчитаешь - и сигай. Понял?»
Виктор Борисович быстро - быстро закивал. Дед, отпустив его плечо, подтянул лямки своего сидора, наскоро обмахнулся двоеперстным крестом и молча прыгнул с разбегу в ЭТО. Виктор Борисович даже не успел разглядеть, как дед бесследно пропал в синем, шипящем и крутящемся. «Полста раз ... полста два ...» - вслух начал отчёт Виктор Борисович. В голове было пусто - ни одной мысли, ни единой. Было и страшно, и весело, и временами накатывала какая-то апатия ... так и дошло дело до «полста тридцать». Надо было решать. И Виктор Борисович решил. Шаг, другой - и он как и дед прыгнул головой вперёд прямо туда. «Эх, бляха-муха» - такой не в лад и невпопад была последняя мысль Виктора Борисовича в XXI веке.