— Вы понимаете по-албански? С каких это пор?
— Мне не нужно понимать по-албански, чтобы…
Все операции по высвобождению духа были заранее расписаны по минутам — получалось двадцать пять минут. Но чего никто не мог рассчитать по минутам, так это на сколько еще хватит выдержки у солдат.
— Поторапливайтесь, господа, — сказал Старр. — Сообщите нам то, что считаете нужным, и покончим с этим. Там снаружи — бомба в двадцать мегатонн, которой может воспользоваться любой дурак.
Снаружи Литтл проверял по карте обратный маршрут. Если только не наткнуться на фанатика, который откажется подчиняться приказам, все должно пройти без осложнений. А сорок лет «образцового режима» сделали этот народ очень дисциплинированным. Литтл с удовлетворенным видом сложил карту. Можно говорить что угодно, но для успеха операции дисциплина важнее всего. Впервые с момента знакомства его люди видели, как он смеется.
У него возникла идея. Какая удача, что здесь оказался албанский диктатор. Приглаживая усы, Литтл с симпатией разглядывал маршала. Небольшая дополнительная страховка им совсем не помешает.
А в пятидесяти метрах от них стоял в «мерседесе» Колек. Он забрал автомат Калашникова у албанского офицера, и теперь чувствовал себя не столь одиноким. Сидевший сзади Имир Джума смотрел прямо перед собой. Полная безучастность. Лицо его выражало такую пустоту, что канадец ощутил, как у него по спине пробежали мурашки. Он очень рассчитывал на то, что не попадет живым в руки этого человека. Ему вспомнились изощренные пытки древней Турции. Вероятно, сказывалась усталость. Или культурный побочный эффект. Но когда Джума бросил несколько слов одному из офицеров, что стояли поблизости, Колек машинально направил автомат в грудь маршалу. Это было совершенно немотивированное движение — просто в присутствии этого грозного истукана у него возникла потребность как-то самоутвердиться.
Албанский офицер покачал головой.
— Мир, мир, — произнес он быстро по-английски.
Затем повторил приказ Джумы в мегафон, и солдаты сложили оружие.
Двое ученых вели беседу у классной доски. Эта дискуссия была запланированной, ее требовали и американцы, и русские. В сведениях, которыми располагали их научные специалисты, было довольно много пробелов.
— Вот! — кричал Каплан, подчеркивая мелом на доске формулу Ёсимото. — Это абсолютная данность, из нее я и исхожу! Согласен с тем, что касается направленного взрыва с неограниченным радиусом действия. Мы проверили — это восхитительная экстраполяция трудов Кастлера о лазере! Я первый признаю это и выражаю почтение вашему дару находить короткие пути, но напоминаю, что известная относительная дегуманизация, тщательно выверенная, уже была между строк вписана в нашу нейтронную бомбу! Я не говорю, что ваш вклад в науку не заслуживает уважения, однако если бы Массачусетский технологический институт раньше получил в свое распоряжение необходимые средства, мы бы достигли тех же результатов! Но вы не сумели определить и измерить последствия распространения, Матье! Вы утратили контроль над происходящим! Вы оказались совершенно не способны предусмотреть и ограничить масштабы реакции! То, что вы здесь осуществили, не что иное, как чисто интеллектуальная забава, искусство для искусства, ибо, спрашиваю я вас, на что годится оружие, которое убивает как того, на кого оно нацелено, так и того, кто его применяет? Можете вы мне объяснить, с каких пор целью ядерной программы стало саморазрушение?
Он бросил мел и скрестил на груди руки с видом победителя. Волосы у него на голове топорщились под влиянием статического электричества, как витая проволока. Старр сказал себе, что у Каплана — если смотреть прежде всего на шевелюру — действительно есть что-то общее с Эйнштейном. «Послушав его, — написал он впоследствии, — я подумал, что единственная ошибка, допущенная Матье, заключалась в том, что он вбил себе в голову: чтобы нас дегуманизировать, требуется построить „борова“. Мы же прекрасно справлялись и без всякого „борова“ — тот был всего лишь механической игрушкой!»
Матье завладел мелом, и доска быстро покрылась формулами.
Хватило нескольких минут, чтобы позиция Каплана в корне изменилась. Сначала он следил за гонкой символов на доске, затем перевел взгляд на Матье. От его торжествующего вида не осталось и следа — он почти униженно и с безграничным восхищением взирал на своего коллегу.
— Я понял, — пробормотал он. — Это гениально. Гениально. Итак, вы это сделали умышленно…
Матье вытирал руки.