Не зная, что заинтересует китайцев, они взяли, что хорошо осенью покупали у них русские купцы и перекупщики: хлеб, сало, масло, окороков, сушеной рыбы, бочонки с вином, на двух телегах припрятаны были связки соболиных шкур, оставшиеся от их томских налетов. Всего понемногу, ради проб — на что охотнее всего выменяют китайцы чай или шелк. А ежели ничего не заинтересует, хотя бы разведать, разузнать, столковаться. Хватался за соломинку Филипп, упорно вгрызаясь в этот далекий край, вопреки тихому протесту начинавших уставать и сомневаться братьев. Ему же грезилось: остановишься — потеряешь все. Для того ли дан тебе второй шанс, чтобы снова упустить то чего ты всегда жаждал? Снова обмануться, снова предать себя, а теперь же и тех, кто поверил тебе? Но как же это непросто, бог мой! Как же тяжело нести это бремя, зная что на кону вместе с тобою стоят жизни тех, кто стал тебе дорог.
В числе прочего говорили встречные, что торговля с китайцами идет только казенным товаром, но ниже, под Нерчинском немного торгуют мелкие китайские купцы, снующие по Шилке с поддельными грамотами. Правда, говорят, не нравится им торговля с русскими — нечего брать, кроме пушнины. А вот пушнину меняют охотно. Это немного приободрило Филиппа — авось сладится навести какие-то связи, и застолбиться в числе первых в торговле с Цинской империей.
В начале апреля подъехали, наконец, к Нерчинску. Солнечные дни высушили широко протоптанный тракт, по которому носилась ямская гоньба, создавая какой-то воодушевляющий ажиотаж. С Филиппом было всего десять человек, но ощущал он себя вполне уверенно — да, Завадский слышал, что торговля с цинами была разрешена пока только казенная (как историк он знал, что вскоре разрешат и частную), но в семнадцатом веке во многом царила неразбериха. Местные князьки были влиятельнее царя, который сидел на другом краю света и воля которого добиралась до них только в виде малопонятных прошлогодних указов. При них была торговая фигура — официальная грамота от Томского воеводы. Филипп именовался в ней томским купцом везущим казенный товар разряда. Во всех предыдущих острогах она устраняла любые вопросы о том кто они такие и даже помогала решать проблемы — например с получением лошадей. Конечно иногда к этому приходилось присовокуплять небольшие взятки.
Тракт шел на спуск, кругом изломанная холмистость, перелески с проплешинами почерневшего снега, простор прятался за лесистыми взгорьями, небо заволокло периной из округлых серых туч.
С очередного взгорья показалась вдали довольно немаленькая слобода — несколько десятков изб плотнились, пропадая за холмом. Миновали речку по мосту и Филипп увидел впереди двух стрельцов с бердышами. Дорогу преграждали рогатки из деревянных кольев. Рядом же стояла избенка.
Филипп уже встречал такие посты на трактах в других разрядах и знал, что это нечто вроде филиала таможенной избы в остроге, где каждый купец обязан был представить товар целовальнику и уплатить налоги. Такие посты помогали избежать сокрытия товаров, а еще помогали собирать более точную информацию о количестве прибывающих в разряд гостей. Там подьячий делал пометки, а основные данные записывал целовальник уже в самой таможенной избе.
Подъехав к рогаткам, обоз остановился. Из избы вышел коренастый подьячий разбитного вида — шапка на макушке, за ухом гусиное перо. С ним же вышел раскосый казак с пищалью.
— Кто такие, еже везете? Амо [куда]? — нагло спросил подьячий.
— Купец Филипп Завадский с казенным товаром Томского разряда! — деловито объявил Аким, кивнув на важно восседавшего Филиппа и развернул грамоту, состряпанную продажными томскими подьячими. Наученный опытом, в руки он ее не давал, только показывал.