Филипп замолчал и увидел, что безликая фигура перед ним не спешит говорить — она жаждала слушать.
— Ты должен увидеть это.
Фигура сделала легкое движение рукой и Филиппа подняли на ноги.
В начале бескрайнего макового поля стоял Филипп в окружении головорезов. Истома вертел в руках маковый цветок.
— Еже сый дрянь? — вопрошал он хмуро, поглядывая на Завадского. — Еже сие за дерьмо? Иде хлеб?
Филипп смотрел на уходящее за горизонт поле. Его разорванная рубаха трепалась на ветру.
— За полушку этого дерьма цины платят шелком и чаем. А будут платить золотом. — Сказал он.
— Ты смеешься?
— По-твоему я засеял этим все до горизонта ради смеха?
— Стало быть спятил?
Завадский повернулся к Истоме.
— Я уже встречался с ними. За фунт этой дряни они дают столько же, сколько за десять подвод соболей. Только на ней нет никакого казенного ярма. Чистое золото прямо у нас под ногами.
Истома посмотрел на него долгим немигающим взглядом.
— И что это?
Филипп сорвал последний дозревающий плод.
— Дай попробовать своему человеку.
— Я дам тебе. Еж? — усмехнулся Истома, увидев реакцию Филиппа. — Али ты настолько ополоумел, еже от отчаянья удумал отравить нас?
Филипп коснулся мизинцем сгущенного сока и сунул палец в рот. В нос шибанул сладковатый запах, по телу пошли покалывания, а потом ушло все — эмоции, мысли, боль — будто перестали существовать. Видимо, это отразилось на его лице, потому что Истома и другие казаки подошли к нему ближе. Завадский видел это сверху. Видел поле мака, уходящее в небо, видел свой острог, лошадей, казаков внизу, сияющий на солнце шлем Истомы и себя. Задрав голову, Филипп увидел синие радужки отраженные в небесном взгляде.
Он не сразу понял, что Истома давно уже что-то говорит ему.
— Я дам тебе в мале годины [немного времени] покамест. Обаче соврешь — пеняй на себя. С торговли сый дрянью две трети буде приносить мне.
— Две трети, да ты спятил, Истома, это невозможно, — вяло сказал Филипп, борясь с накатившей сонливостью, — знаешь сколько уходит на доставку, выращивание, на охрану обозов… Ты просто режешь на корню.
Истома толкнул его в грудь.
— Ты позабыл кто ты? Я напомню — никто! На сей земле един хозяин и все в его области [власти]. Единаче и ты и сие сраное поле.
— Она отравила тебя, Истома, — говорил Филипп заплетающимся языком, — я тебя предупреждал, но…но… будь по-твоему…
Аким бешено вращая глазами расхаживал по избе, бил громадным кулаком в стены и косяки. Сегодня разбойники Истомы отсекли голову его другу Егору. Другие эмоциональные братья из ближних — Игорь и Севастьян тоже ругались, матерились, обсуждая как лучше напасть на Истому, как отомстить. Самые верные — Данила, Антон, Филин, Савка молчали, хмуро поглядывая на Филиппа, понимавшего, что душой они сейчас со своими братьями. Только Бес выглядел спокойным — он сидел в углу на сундуке с бумагами и протирал ветошью свою пыжатку.
Завадский сам еще не совсем пришел в себя — полчаса назад он нашел Капитошку с младшей сестрой, которая в момент нападения была у нее в гостях в тайном лазе, вход в который был оборудован у них на дворе в сарае за отъезжавшей на спрятанных колесиках деревянной платформе. Но не всем женщинам в «Храме Солнца» повезло укрыться. Люди Истомы убили двадцать двух человек, изнасиловали и ранили несколько девушек. Каким-то чудом казаки Истомы тоже потеряли одного из своих — разбойника, тащившего девчонку за сарай нашли мертвым со стрелой в шее.
— Филипп! — подскочил к нему Аким. — Упустим убо! Абие надобе гнати за ними да брать ночью на первом же увале!
— Успокойся.
— Чево? — Аким захлопал глазами.
— Ты порешь горячку.
К Акиму присоединились голосистые Севастьян с Игорем.
— Брат! Они уранили наших! Истнили баб! У Антифея родного брата зарезали!
Тут в избу ворвался Серапион с растрепанной бородой и волосами.
— Все… Все из амбаров выгребли, скот забрали, со… собаки! — задыхаясь сообщил он плаксиво.
— А ну чего раскудахтались яко бабы! — громыхнул «воеводским» голосом Мартемьян Захарович и все притихли, но ненадолго.
— Нельзя малакаться! Надобе в погонь, да поживее! Покамест недалече ушли! — выкатил на него безумные глаза Севастьян, но его отодвинул Аким, с недобрым прищуром выйдя в центр избы.
— Я не разумею, братцы, вы еже бы встали с понурыми рожами? — оглядывал он каждого. — Позняетесь сожрать овое унижение? Я верно разумею?
— Что ты предлагаешь? — обратился к нему Филипп, глядя в глаза с высоты своего роста. — Гнать две сотни бойцов на полтысячи головорезов с пушками? Даже если нам повезет, мы потеряем почти всех, а через неделю сюда придет тысяча новых из гарнизона.