Пользуясь случаем он решил поговорить с Тишкой, однако тот опередил его, перейдя на какой-то новый решительно-отвязный тон, которого за ним прежде не водилось.
— Дядька Филипп! — заявил он. — Заберем Анютку с собой!
Завадский сперва даже растерялся.
— Да ты, бзыря, дал маху, — усмехнулся шедший рядом Антон.
— Чевой-то! — огрызнулся отрок.
Тут дело было понятное — против гормонов не попрешь, но Филипп попытался.
— Послушай, Тишка, ты себе как это представляешь? Мы коней-то не крадем, а ты хочешь утащить девку?
— Посем тащить! — запротестовал парень. — Она сама алкает с нами идти. Ей зде худо, брат!
Антон с Бесом засмеялись, а Завадский снова удивился — дело было даже не в том, что парень впервые назвал его «братом» — это не возбранялось, хотя звучало немного диковато, как будто сын назвал отца по имени. Дело было в том, что у парня даже и в мыслях не было, что в его же веке желания малолетних влюбленных имеют значение в самую последнюю очередь. Либо Тишка действительно сильно обгонял свое время, либо просто «Ромео» во все века одинаковы.
— А как же там сватовство, обряды или как тут у вас это принято?
— Да плищь еже бо! — Тишка зло пнул трухлявый пень на ходу.
— Думаешь этим людям понравится, что мы заберем их девку и потом… что скажут ее родители?
— Кто?
— Отец с матерью!
— Да сирота она, Филипп! — почти прокричал Тишка. — Худо ей зде, ин в граде Солнца буде ей годе. Я ей сказывал яко у нас. Заберем, а?
Тон у Тишки был явно нездоровый — возбужденный, сила и угрозы тут не помогут, как понял Филипп — парень может сгоряча сделать какую-нибудь глупость — например убежать с ней вдвоем, и чтобы только снять на время это напряжение и отвязаться от Тишки, Филипп сказал, что спросит у Шумилы, но ничего не обещает. В конце концов осталось им тут всего полтора дня и не хватало еще забивать голову всякой подростковой ерундой. У него и так куча забот.
У Тишки, видимо приободренного словами Филиппа мозги встали на место, и он за пять минут из вервия и куска кожи соорудил волокушу, с помощью которой тащить тяжелое бревно вдвоем стало легко и сподручно.
Так, попарно они быстро растащили вчерашнюю заготовку толстенных бревен и пошли на обед. Древорубы едва ли теперь будут их сильно опережать, а значит работы после обеда будет у них немного.
Баба, которую, как выяснилось звали Омелфой накормила их щами в избе, вместе с шестерыми мужиками-древорубами. Мужики сидели за большим столом, а Филипп с братьями за маленьким в углу, где можно было тихо переговариваться не опасаясь, что тебя услышат. Бесу опять досталась самая большая порция. Кроме того, Олмефа дала ему пирог с капустой.
Филипп краем глаза следил за Тишкой — тот ел быстро, расплескивая щи, как ребенок, которому разрешили поиграть в приставку после того как он все съест. Угрюмые мужики ели молча, скупо переговаривались о работе, да нет-нет — косились на четверку в углу. Теперь как минимум трое из них проявляли странности. Быстро закончив с трапезой, Тишка вскочил из-за стола и рванул в сени — благо сидел с краю.
— Эй! — повернулся к нему Филипп. — Далеко собрался?
Он уже понял, куда юнец навострил лыжи — Тишка не будь дурак смекнул, что древорубы пока только сели за обед и значит, как минимум час еще не будет у них работы.
— Недалече, брат — к вешняку да обратно.
— Зачем?
Тишка замялся.
— Что, настолько одурел, что соврать толком не можешь? А ну сядь! — Филипп указал глазами на лавку.
Тишка нехотя вернулся, сел на лавку и промаялся на ней около минуты, а потом вдруг вскочил и буркнув на бегу «по нужде» вылетел из избы.
Антон с Бесом ухмыльнулись.
Филипп надул щеки от злости:
— Засранец…
Тишка пробежал по тропинке, распугав кур, обогнул колодец-журавля, миновал копны промокшего сена, и прыгнув с небольшого откоса, пересек по мостику речушку. Никто не обратил на него внимания — большая часть мужчин в общине занималась охотой и рыболовством, и пропадала в лесах да на речке, хлеб тут не выращивали, а сезон огородов закончился. Женщины же и девушки, не занятые в домашних делах, поздней осенью ходили за шишками, из которых лущили потом на зиму кедровые орехи. На небольшом выгоне в южной части поселения только двенадцатилетний отрок пас коров.