— Черт онамо по крыше скачет!
— Пустомеля!
— А негли кошка просто.
— Якая тебе кошка! Позабыли кого стережем, остолбени! — Бармаил подошел к дверям, вошел в избу, где на всех лавках спало многодетное семейство Мошкиных, открыл дверь в коморку возле печки, увидел в свете луны отрока Тишку, Завадского, дальше во тьме кто-то храпел.
Бармаил прикрыл дверь, вышел на улицу. Напарники глядели на него круглыми глазами.
— Еже уставились, сташивые? Чертей оне увидали яко дети малые. Дрыхнут бродяги. Дуй, Севастьян, греться!
Грубо разбуженный ранним утром, Завадский первым вышел из избы в мороз и тотчас прикрыл глаза рукой — так светло было от факелов, хотя на улице царила еще глухая тьма.
Четверка крепких лошадей, две большие телеги и худые розвальни, в которые впряжены были две низкорослые клячи. Завадский понял — далеко на таких не уедешь. И за этот «товар» он заплатит неподъемную цену.
Тишка и Антон вышли следом, тоже щурились, Тишка еще и дрожал.
— Черта криворожего нет, братцы! — громыхнуло позади.
— Кря!
Несколько факелов опустилось, и тут Филипп увидел, что у телег уже все были в сборе — Шумило с пятью своими братьями. Каждый при топоре или серпе, а один — Асташка даже с палашом.
Шумило отвел Филиппа в сторонку.
— Ну иде бесноватый?
— Разве я сторож брату своему?
— Москолудишь, богохульник? Сие годно. Стало быть, убег твой клосный дьявол? Бросил братьёв своих?
— Слушай, Шумило, — сказал Филипп, — раз такое дело, может он и станет козлом отпущения? Не зря же зовете его бесом.
— Разве таков ты, Филипп? — зацокал Шумило. — Не таись дураком. Думаешь о себе, во-то и думай далече, а за все еже грядучи тлимо. Ты знаешь, який дан тебе выбор и криворожий черт в нем не разместен. Убег — его дело. Нам он не надобен, а кто надобен — сам ведаешь.
Филипп бросил взгляд на зябнущего Тишку.
— Анашка! — тем временем крикнул Шумило.
Подошел валунообразный горбун.
— Дай им воды, да нужду справить, но лишнего не тяни, — сказал ему Шумило, — да передай Бармаилу — за ночного беглеца шкуру спущу.
Под присмотром братьев Шумилы Филиппу сотоварищи дали пару минут на туалет и на омовения лиц ледяной водой — большего сделать и не успели.
Затем их посадили на розвальни, которые разместили между телег. Не гнали во тьме — лошади шли шагом, фыркали. Дорога заняла почти час, за елями уже забрезжил рассвет, загулял морозный ветерок, набрасывавший вуали сухих снежинок.
Они столько потратили времени, что впору просить было сани. Между тем, телеги по листве шли неплохо. На небольшой полянке остановились. Филипп с Тишкой и Антоном выбрались из розвальней.
Шумило встал у толстой сосны, по правую руку от него стояли Меркул со своей дурацкой улыбкой и валунообразный горбун Асташка с палашом. Остальные братья Шумилы рассредоточились вокруг, развязно облокотившись о телеги.
Филипп остановился напротив Шумилы метрах в пяти, привычно сцепил на животе руки.
— Гляди, — сказал Шумило, указывая налево, где тусклый ноябрьский рассвет сочился на них меж высоких сосен, — за сосняком березовый отъемник, а пред ним протопье. Поедешь по нему выше, через десяток верст выйдешь на распутье, онамо дорога хочь в Иркутск, хочь в Селенгинск.
Шумило повернул к Филиппу лицо.
— А теперь к делу, брат. Уговор ты помнишь.
Завадский спокойно достал из-за пазухи кожаный кошель и швырнул его Шумиле. Тот ловко поймал кошель, улыбнувшись кончиком губ. Развязал шнурок, пересчитал деньги и спрятал себе за пазуху.
— Не худо. — Сказал он. — Овсейко!
Перед Филиппом появился очередной брат Шумилы — крепкий бородач.
— Не держи зла. Овсейко проверит.
Бородач сунул топор за пояс, пробасил:
— Подыми руки.
Филипп повиновался. Овсей похлопал его рваный бушлат и штаны, сунул руку в нашитый внутренний карман, достал бамбуковую китайскую трубку и мешочек с табаком, показал Шумиле.
— Оставь ему, — великодушно махнул рукой «ангарский» вожак.
Овсейка отдал Завадскому трубку и отошел.
— Ну… — Сказал Шумило, глядя на Филиппа. — Далече тебе подсобить али сам отдашь?
Завадский сжал челюсти, лицо его как будто разом осунулось, он поглядел на Антона и коротко ему кивнул. Тот сразу же схватил Тишку за тощее плечо и с силой потащил к Шумиле.
Тишка стал дико вырываться, упираться, кричать.
— Нет, брат! Филипп, не на-а-адо! Пощади-и-и-и!!!
Шумило улыбнулся — точь-в-точь такой же плотоядной улыбкой какой скалился стоявший подле него Меркул. Теперь было хорошо видно, что они родные братья.