— Предварительная ступень.
— От всякого зла сохрани…
— Промежуточная.
— Ты мя днесь просвети…
— Полный подъем!
Коморка дьявольски задрожала, не оставляя никаких сомнений. Он закрыл глаза.
— И на путь спасения…
Он понял, что не падает в разверзнувшуюся землю, а… летит. Тяжело летит, сотрясаясь, как должен вероятно лететь храм. Так когда-то давно в детстве обещал им старец с длинной бородой.
Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют её.
Он летит прямо на небо! Чудовищная сила прижимает его к скамье, сдавливает внутренности, он хорошо их чувствует. Тяжелеет голова, трясется коморка, заполняет голову невыносимый гул и треск, но летит в выспри храм его!
— Ты прав был, брат. Прав…
Гул и рев вытеснили все из головы, заполнили ее как туман, он уже не слышал голосов.
За окошком плыли бесконечно далекие реки, горы, изломы и настоящее чудо — облака далеко внизу и тени от них на земле, а за всем этим благолепием — будоражащий вид дугообразного края Земли.
Небо в окошке начало темнеть и гул ушел, летящий корабль стал будто легче, слышался теперь только печальный звон колоколов. Это погребальный перезвон.
Вдруг Земля провалилась куда-то в оконце, за ним стало темно, как глухой ночью и неожиданно — заглянуло Солнце.
Оно здесь яркое, злое несмотря на темень, режет глаза. Захотелось зажмурится, но кувырок — и снова ничего. Между тем его заинтересовали собственные руки, они вдруг стали подниматься сами собой. Из них ушла тяжесть, теперь они ничего не весили, и он понял, что сам стал пушинкой. Какое чудо — он приподнялся целиком, только ремни мешали ему взлететь. Мимо проплыло крохотное граненое железное колечко. Он сопроводил его изумленным взглядом.
Странно округлая и невероятно красивая Земля вновь пришла в оконце. Он видел ее как будто уже снизу, будто висел вниз головой над ней или под ней — решительно не понять. Кругом уже царил кромешный мрак. В коморке стало совсем темно. Он отдался чувству парения, ощущая невероятную легкость и без всякого намека на ужас понял — он лишился тела земного, перестал быть бренным и парит невесомо теперь душа его в небесах. «Плавающая» голова легко повернулась, и он увидел, что справа расположено еще одно круглое оконце. В нем Земля светилась чудным голубым светом, отсеченная от черноты белой радугой. А кругом — бесконечная россыпь звезд, бледные спирали, угадываемо огромные, диковинные рыбы с космических глубин. Он улыбнулся и глаза его в которых отражалась планета заблестели от умиления. А где-то там, подумал он, в красоте поднебесной остались Федора с Варькой, Котеринка и Куприк — и не ведают в яком великолепии живучи. Яко бы сказати им, чтоб не сильно горевали. Мне так тут хорошо…
Планета стала уходить из оконца. Корабль снова завибрировал, а затем начал кружиться. Планета дважды мелькнула в обеих оконцах суматошно. Мрак расступился. В оба оконца заглянуло Солнце и не уходило, стало жечь глаза.
— Уйди! — сказал он, пытаясь закрыть глаза рукой. — Уйди, проклятое!
Но Солнце не уходило. Правое окошко треснуло, затем переднее. Солнце росло, нагло забиралось к нему через оба оконца, заполняло собой коморку, становилось ярче, насыщенней, плотнее, вещественнее, пылало, и уже нельзя было даже мельком взглянуть на него. Все стало болью и ярким светом. Тяжелый страшный звук заскрежетал в голове — будто что-то перемалывало металл.
Он закричал. Глаза его были закрыты, но нестерпимый свет все равно проникал в него и жег изнутри и не было спасения от него и не будет. Свет есть ад твой и не скроешься от него никогда ты отныне, ибо ты теперь часть его.
Молодой сын торговца Фома Агеевич Петров был хорош собою и выглядел настоящим стрелецким командиром — чернобород, статен, лих и любил пустить пыль в глаза, то есть нимало не беден, хотя толком никто не знал, чем он зарабатывал на жизнь. Нравился он молодым девицам, вдовам, супружницам служилых и даже попадьям.
Сейчас лихо скакал он по полуразбойной торговой Гусейновской слободе, как положено приграничному поселению, собравшему в себе представителей самого разного сброда и самых разных национальностей.
Фому здесь многие знали и уважали, крестьянки задерживали взгляды на статном красавце — не совсем новая, но все же роскошная шуба-чернобурка не могла скрыть его широких плеч и доброй стати. Сияли красные кожаные сапожки, переливались глянцем шелковые штаны и бока породистой гнедой лошади.
Проскакав через всю слободу, он остановился у захудалого кабацкого двора, где собирался обычно самый отборный сброд — от пьяных ямских конюхов, до разбойников, называвших себя «казаками Ургинского гарнизона».