— Нет, идем.
— Сейчас?
— Да.
Весьегонов дал громогласную команду и сотенный отряд двумя мощными камнепадами обрушился на слободу.
В мгновение ока окружили они бывшую избу целовальника, спешились, ворвались. Рогаткин с Весьегоновым — в числе первых.
Изба была большой — из четырех добрых клетей, хорошо натоплена и освещена, только была совершенно пустой. От печи шел жар и горелый запах, еще там что-то шипело.
Один из бойцов взял ухват, сунул в горнило и извлек большой пятилитровый чугунный горшок. От черного варева шел дым. Воин выбросил горшок с ухватом в окно.
— Тьфу ты черт!
— В толк не возьму, Перпетуй, а иде… — Растерянно оглядывался Весьегонов.
— Тсс! — прошипел Коротышка и стал крутиться вокруг своей оси, пытаясь словно локатор уловить ухом ускользающий звук.
Выловить он его не успел — округу разорвали залпы выстрелов и крики.
Рогаткин с Весьегоновым выбежали из избы и тотчас нарвались на отряд тунгусов, который стал косить их стрелами с соседней улицы.
Коротышка с невероятным проворством сиганул обратно в дом, успев заметить, что Весьегонов лежит в снегу, а в груди у него стрела. Не останавливаясь, Рогаткин пересек горницу и рыбкой нырнул в окно, угодив коленом в котел с варевом, перекувырнулся, вскочил и слыша свист стрел за спиной запетлял меж построек. Из-за амбара на него выскочили двое тунгусов. Одного Коротышка рассек по диагонали своим палашом, а со вторым пришлось повозиться — он не худо владел своей пальмой. В конце концов Рогаткин его одолел и побежал в опустившихся сумерках туда, где маячила полоска зарослей.
Его опять заметили, засвистели стрелы. Коротышка нырнул в снег, забарахтался в нем, вспахав метров десять, вскочил за старой покосившейся рыбацкой избой и снова припустил, выбежав из слободы. Тут нашел он коня с мертвым казаком из своего отряда. Скинув казака и вскочив на коня, Рогаткин погнал его в ночь, не доставая ногами до стремян. Добравшись до перелеска, оглянулся и понял, что весь его отряд разбит и только он остался в живых.
Федор Ильич Безхвостьев в одном исподнем лежал на «царской» кровати бывшего крупного промыслового купца Якова Томилина, который помер два года назад во время охоты на бабра. Голова Федора Ильича покоилась на обнаженных коленях вдовы купца Томилина Варвары.
Варвара нежно массировала его рубленый лоб и виски, а Федор Ильич, глядя туманным блаженным взглядом на интерьер ее светлицы думал, что зело не худо жил покойный купец-рыболов. Иконы на лакированных стенах, шелковые ткани, фарфоровые украшения, каменные палаты на первом этаже, тончайшего набора печные изразцы и потом эта широкая мягкая кровать — признаться куда удобнее лавок — у Федора Ильича и в Москве-то ничего подобного не было, и он предположил, что возможно и у самой царицы такой не было. Быть может у Василия Голицына только была.
Но главным украшением в богатом наследстве покойного Томилина конечно была его супружница — двадцатичетырехлетняя «вдова» Варвара. Федор Ильич запрокинул голову, увидел над собой подтянутые аппетитные перси, нежную матовую кожу, от которой шел соблазнительный жар, приоткрытые уста, огонь таившийся в кротком бездонном взгляде.
Федор Ильич ощутил прилив острого желания, он схватил Варвару за руку, потянул к себе, но в дверь настойчиво постучали. Уже третий раз за последний час.
— Прости, Федор Ильич! Иначе засветло не успеем! — раздалось за дверью.
Боярин неохотно поднялся, сел на кровати.
— Сызнова делю тебя с кем-то, Федя. — Ласково сказала Варвара.
— Дела государевы, Варварьюшка. — Федор Ильич потянулся за рубахой.
«Вдова» засмеялась.
— За домовым да лешими гоняться ныне дела государевы?
Федор Ильич криво усмехнулся и поцеловал ее в голое плечо.
— Теперь проси още еже бы сказывал.
— Ну нет, сказывай! — припала к нему Варвара. — Убо лучше про твоего летающего в ступе стеня слушать, нежель старух купеческих. Тьма и пущай лучше бы вы его вовек не сыскали!
— Да яко же это вовек? — отстранился Безхвостьев. — Смерти моей алкаешь?
— Ты бы век его ловил — век моим был, соколик.
— А ежели аз тебя с собой в Москву заберу!
— Не плюскал бы ты, Федя, аки отрок неразумный! — грустно сказала Ваврвара. — Я тебе не жена, во еже ты меня с собою брал.
Безхвостьев нахмурился. В дверь опять постучали. Ему самому все это не нравилось — жена, Сибирский приказ в Москве, служилые обязанности. Он был уверен, что хочет одного — остаться с этой внезапно возникшей в его жизни женщиной и к черту все остальное.