Кель показал в иллюминатор.
– Вот там.
Древний город был наполовину погребён под ледником в тысячу футов толщиной. Я никогда не интересовался архитектурой; здания могли быть 19-го, или 20-го, или 21-го века постройки. Кому это нужно... эти здания теперь тоже ничего не стоят.
Я спрятал лицо в ладонях. Это помогло. Единственное, что я теперь чувствовал, это ощущение снижения и пульсирующую боль в висках.
Но и сквозь сомкнутые веки мне виделось лицо Келя, и моё воображение рисовало мне картины того, какую неосвоенную нишу рынка он придумал завоевать. Магазинчик «Кирпичи Ностальгии» или «Родная Песочница». Но более всего меня беспокоили мысли о мучениях, предстоящих в ходе двух дней обратного полёта.
Я открыл глаза. Брат протягивал мне толстую куртку.
– Идём.
***
– Ты когда-нибудь слышал о крионике? – спросил Кель, крутя светотрубку и наполняя комнату синим флуоресцентным светом. Я увидел множество синих тел, спящих в синих капсулах.
– Немного. Это своего рода древняя лженаука, типа алхимии или гипноза. Это как криостазис, только холоднее.
– Да. В старину многие богатые люди завещали после смерти подвергнуть свои тела глубокой заморозке. Господи, ты только посмотри, какие жирные некоторые из них.
Многие из тел действительно были неприлично большими. Они, несомненно, получали еды больше, чем стандартный рацион трижды в день.
– Кель, они были богаты в исчислениях валюты, которая теперь ничего не стоит. Мы разморозим их, и они расплатятся с нами очень качественной бумагой.
Кель покачал головой.
– Ты должен думать о людях, а не о деньгах. Мы – спасители. Ценность для нас представляют они сами, а не их деньги.
Я посмотрел на криокапсулу. Внутри неё лежал мёртвый старик, с тонкими седыми волосами и пятнистой кожей. Большинство остальных людей тоже выглядели очень старыми. Я указал на мёртвого старика, не потрудившись скрыть своё презрение.
– Зачем мне нужно будить парня, которому явно за двести сорок?
Кель подошел к капсуле и стёр изморозь с металлической таблички.
– Взгляни-ка сюда, это довольно забавно, – сказал он.
Имя: Джеймс Бимон. Возраст: семьдесят три.
Я чувствовал, как у меня отвисла челюсть. Я был на сорок пять лет старше этого парня. Но потом я вспомнил историю – генетическая стимуляция стала обыденной практикой только после Исхода.
– Ну, хорошо, – сказал я, пытаясь понять ход мыслей Келя. – Мы размораживаем этого малолетнего дедулю и всех прочих, кто тут находится, делаем им генетическую стимуляцию, и в результате получаем молодых специалистов по всяким древним профессиям. Мы можем нанять их в качестве музейных гидов, дизайнеров для исторических фильмов, консультантов по старинной архитектуре. О, чуть не забыл про гейш! Сколько, говоришь, тут этих тел?
Кель улыбнулся.
– На Земле сотни таких объектов, и в них несколько тысяч замороженных тел. Это количество отлично укладывается в мои планы, но выглядит слишком большим для того, что предлагаешь ты.
Кель был прав. Лишь несколько планет в освоенной человечеством вселенной могли вместить такое количество новых жильцов. Большинство прочих мест находились на самых ранних этапах подготовки к колонизации, и там шла жестокая борьба за предметы первой необходимости, такие как продукты питания и кислород.
Я не мог понять логику Келя. Я недоверчиво посмотрел на него.
– Это не может быть какой-то юридической лазейкой. Я уверен, что не смогу оживить этого пожилого троглодита, вылечить его от дизентерии, гельминтоза или любого другого погубившего его средневекового недуга, а затем компенсировать затраты за счёт налоговых льгот. Так что же это значит?
Кель улыбнулся.
– Речь идёт о простых людях, а не о тысячах богачей, чьи семьи даже не вспомнили о них во время Исхода. Речь идет о терраформаторах, шахтёрах, множестве других бедных людей. Речь идет об их спасении, брат. Вот, держи.
Он бросил мне что-то так быстро, что я едва успел поймать и удержать этот предмет.
Белый тюбик, черные буквы на нём. «МЯСО».
Я был потрясён.
Моему бестолковому брату впервые пришла в голову действительно отличная идея.