Джервейс. О Боже.
Дверь в спальню распахнулась. Леди Кейт появилась на пороге в самом невероятном пеньюаре, ее великолепные волосы были распущены по спине, как у куртизанки.
— Что здесь, все ли в порядке? — произнесла она.
— Да, все хорошо, — уверила Оливия, внимание которой полностью поглотило малиновое одеяние леди Кейт. — Спасибо. Это просто был сон.
Леди Кейт кивнула.
— Вы слишком долго трудились в госпитале.
Объяснение не хуже любого другого, подумала Оливия.
Она не могла открыть им правду.
— Слишком долго, — согласилась она неуверенно. — Я… прошу меня из…
— Я искренне надеюсь, что вы не собираетесь извиняться, — добродушно предположила леди Кейт. — Я придерживаюсь строгого правила, что чувствовать вину нецелесообразно. Если вы не будете следовать этому простому правилу, сомневаюсь, что вы прослужите у меня долго. Не попробуете ли еще раз?
Оливия удивленно рассмеялась и трясущимися руками вытерла глаза.
— Конечно, благодарю вас. По крайней мере позвольте мне надеяться, что я не нарушила ваш сон.
— Ни в коей мере, — уверила ее леди Кейт, сделав энергичный жест рукой, отчего яркие красные перья вокруг ее шеи и запястий неистово заколыхались. — Немного страха — лучшее средство заставить кровь быстрее бежать по жилам. Ну, увидимся утром.
Даже Грейс не смогла не ухмыльнуться.
— Разумеется.
Леди Кейт попрощалась с ними и исчезла в своей комнате за закрытой дверью.
С трудом поднявшись, Оливия ополоснула лицо холодной водой и уже собиралась снова лечь в кровать, как услышала, будто кто-то царапается в дверь.
Она открыла дверь и обнаружила за ней полуодетого Трэшера, подпрыгивающего от нетерпения.
— Извините, миссис, — сказал он, широко улыбаясь. — Но граф вас кличет. Слышал вас, говорит.
Господи. Она разбудила Джека. Нельзя допустить, чтобы Джек поднял на ноги весь дом. Она влезла в свой выцветший, поношенный халат и вышла вслед за Трэшером.
Ей не хотелось сейчас видеть Джека. Пришедшие к ней во сне воспоминания о том, что произошло в библиотеке, были еще слишком свежи: его прикосновения, его желание, его власть над ней. Она еще видела его отражение в стекле за своей спиной, сон внутри сна, и думала о том, как на самом деле закончился тот день.
Он любил ее. О, как он любил ее, он научил ее, каким рискованным приключением может быть любовь. Как капитуляция может оказаться победой. Какими чудесными могут быть прикосновения кончиков пальцев. Она до сих пор помнит миг, когда он вошел в нее, его грудь была тесно прижата к ее спине, он дышал у ее уха, когда тяжелая горячая часть его скользнула в нее, зажатую у окна. Это было волшебство. Во сне все так исказилось.
Когда она входила в комнату Джека, сердце у нее бешено стучало.
«Пожалуйста, — молила она, — пусть мне не придется дотрагиваться до него. Я не смогу этого вынести».
Она была обречена на поражение. Джек сидел на краю кровати с видом сильнейшего душевного волнения.
— С тобой ничего не случилось? — спросил он, вглядываясь в нее в неверном свете свечи. — Мне показалось, я слышал…
Он был белым как мел, лоб блестел от пота. Он был еще и обнаженным, простыня закрывала лишь верхнюю часть ног. Оливия выхаживала его, помогала мыть. Она видела его спящего. Но сейчас вид его скульптурно вылепленного тела лишил ее зашиты. Даже в пяти футах от него ее кожа начала гудеть, словно под ней угнездился рой пчел.
— Мышь, — сказала она, сжав пальцы так, что они впились в ладони, — пробежала по моей ноге.
Даже невероятная бледность не помешала Джеку принять насмешливый вид.
— Поверь мне, моя дорогая, я знаю разницу между визгом при виде мышки и тем, что я слышал.
За этими словами стояло многое. Было что-то особенное в тоне, каким они были сказаны. Как если бы он сам не раз вскрикивал от ужаса.
Оливия не хотела знать. Не хотела, чтобы это ее изобличало.
— Мне жаль, но это была мышка.
Каким-то образом после этих категорическим тоном сказанных слов ее ноги приобрели способность двигаться, и она вошла в комнату.
— Ляг, Джек. Ляг. — Борясь с неизбежной реакцией на его близость, она стала успокаивать его. — Ты вот-вот свалишься на пол, у меня не хватит сил удержать тебя.
Он ухмыльнулся, и ей пришлось умножить усилия в борьбе с собой. Его сине-зеленые глаза, казалось, светились в полумраке.
— Прости мужчине его гордыню, сердце мое, — произнес он, хватая ее за руку и целуя ладонь. — Ты знаешь, я ненавижу чувство беспомощности.