В самом деле, как его лицо могло раньше казаться ей слишком сухим и надменным? Губы были тонкими, но его улыбка принадлежала умному и тонко чувствующему человеку. Он мог заставить верить ему, и умел сводить с ума. Она уже с сожалением думала, что его сын не унаследовал и десятой части отцовского великолепия. Нет, он тоже умел манипулировать, но куда более примитивно.
— Запри меня обратно, пока не случилось беды.
— Нет. Вы слишком слабы, и я не хочу жестокости.
— Я бы тебе доказал обратное, но только на своей территории. Догонять по всему коттеджу, пожалуй, и правда не решусь, — усмехнулся он. — Ну, ну, не отворачивайся. Признайся себе честно. Ты же сравниваешь меня с Драко — наверняка. Неужели я проигрываю хоть в чем-то?
— Всего я не проверяла, да и не собираюсь. И не сомневаюсь, что у молодости есть ряд преимуществ, а ваше, повторюсь, слабое здоровье...
— Не сомневайся, мастерства я не потерял.
Он дотронулся до ее руки и прижал к себе, к груди, заставляя пальцами провести от сосков ниже по животу, задержав их в пахе. Кожа и впрямь была шелковистая. Что там; она давно это заметила. Тяжело задышал, но уговаривать продолжить ласку не решился. Зато поднялся, бережно развязывая халат на ней; атласная ткань соскользнула на пол, уже никого не интересуя. Он гладил ее худые, едва округлые плечи, прижимался в долгом поцелуе, прикусывая кожу, так что потом на самом видном месте наверняка образовался бы синяк, но вместе с тем был и нежен. Умел сделать даже больно так, что хотелось просить еще, и любым прикосновением заставлять просить большего.
Она чувствовала, как прижимается к животу его достоинство, и могла только гадать, был ли сын его копией или нет. Люциус ограничивался пока одними касаниями и поцелуями — но ей уже хотелось стонать в голос, особенно теперь, когда он уложил ее и нависал сверху, давая иногда прочувствовать всю тяжесть и тепло собственного тела, иногда приподнимался, чтобы откинуть волосы с ее шеи и прильнуть долгим засосом к шее, где билась маленькая тонкая вена. Творящееся казалось Гермионе сущим умопомрачением, стихией, которой нельзя было противостоять, с тем только отличием, что отдаваться стихии этой было приятно. Она перевернулась на спину, и он спустился ниже к ее бедрам, разведенным в стороны — можно было видеть одни светлые пряди волос и затылок.
Быстрое влажное касание языка к своей коже, скользнувшее к самому интимному месту, вдоль всех складок, потом резко проникшее в глубь, — и она ахнула от неожиданности. Но это было невероятно, и заставляло забыться полностью. Движения, медленные и дразнящие, сменялись активными... Когда Люциус оторвался, она почти готова была кончить. Перед глазами стояла темнота, голова кружилась.
Он поднял ее ноги, разводя шире, привстал на колени сам и, тяжело дыша от нетерпения, потерся об нее горячим, давно стоящим членом.
Долгое медленное движение, с которым он вошел в нее, вызвало боль, но та быстро сменилась удовольствием, стоило ему начать двигаться. Каждое неторопливое движение не было ни особенно сильным, ни быстрым, но точным и выматывающе глубоким, достигающим цели. Она уже, наверное, давно и стонала, и выкрикивала его имя — это было неважно.
А когда прелюдия сменилась глубокими движениями, и он начал входить в нее все быстрее, почти удерживая ее ноги и бедра на весу, она окончательно поняла, что не в силах ни сдерживаться, ни ждать. Ее уносила волна оргазма, и она даже не слышала ни ответного глухого рычания Люциуса, кончившего позже ее, ни стука входной двери.
Одеться они не успели.
— Ах вот как. Безумно приятно видеть.
Но Драко не было приятно — лицо его пошло белыми пятнами, а голос дрожал. Гермиона почувствовала, как вслед за блаженством приходит опустошающий страх. Сердце упало. Все было кончено отныне и навсегда.
Один Люциус как кончил с улыбкой на губах, так и оставался с ней. Оделся неторопливо и лег обратно, более чем спокойным. Гермиона зажмурилась, ожидая нового мордобоя, но вместо этого Драко влепил пощечину ей, и, наверное, не одну, пока Люциус не перехватил его руку.
Она взвизгнула, отодвинулась дальше. Хотелось рыдать. Что сейчас будет? Что он скажет? На секунду ей показалось, что пелена спала с глаз: вот он, коварный замысел лорда Малфоя, — переспать с ней и продемонстрировать сыну неверность его жены. Не стоило и сомневаться, чем все кончится.
Но Люциус не собирался даже и начинать с этого. Вместо слов "грязнокровка тебе не пара" он зевнул скучающе, демонстрируя, как смешны ему кажутся упрёки сына и заметил вдруг:
— Но ведь ты тоже изменял ей.
— Чушь.
— Принеси думосброс и покажи, что делал вчера так долго?
Драко не шелохнулся, но отчего-то заметно порозовел; надо думать, в другое время смущение смотрелось бы мило, но сейчас его перекосило от злости. И, что было хуже всего и чем он подписывал себе приговор — так это молчанием.
Просто не находил, чем возразить.
Люциус выждал драматическую паузу и, повернувшись к Гермионе, продолжил:
— Ты была слишком занята, возясь со мной, верно? Но когда долго лежишь, размышляешь обо всем, что видишь вокруг, начинаешь невольно сопоставлять факты.
— Я всё еще не...
Она неловко укуталась в одеяло, закрывшись.
Драко, очевидно, наконец вышел из ступора и вышел из комнаты, хлопнув дверью.