— Что-нибудь хочешь? Пить? Может, в туалет?
Драко молча покачал головой, смотря куда-то мимо, и в этот миг совершенно ясно стало, что эта ненависть во взгляде — не к ней, а к самому себе. Что он думал сейчас, оставалось догадываться, презирал себя за слабость, корил за унижение на глазах девушки, ненавидел себя за то, что он не умер. Видеть его таким было страшно. Будто это был уже другой человек, кто-то совсем иной в новой оболочке.
— Я совсем забыла сказать, что мы безумно благодарны тебе, что ты не выдал нас. Спасибо.
Но он снова покачал головой. Не ответил, но было и так ясно, что порыв его был совершенно бесплоден, судя по этой горькой улыбке, в которой растянулись его губы.
— Драко, не надо, — осторожно дотронулась до его руки, — не вини себя ни в чем.
Она хотел сказать ему еще много чего и многое объяснить, что стыдиться не стоит, и стыдно должно быть тем, кто насиловал его беспомощного, но вдруг разговоры об этом будут для него еще больнее ее попыток вымыть его или применить заживляющие чары? Поэтому она промолчала, добавив только, чтоб он не стеснялся звать ее по любому поводу, потому что не может спать. Он вроде бы услышал — но не просил практически ничего.
Ночь прошла даже тревожнее, чем день, поскольку у Драко начался жар, и он стонал все громче. Вдобавок начался дождь, и Гермиона часто приоткрывала занавесь при входе в палатку, чтобы впустить в нее свежий прохладный воздух, через открывшийся проем выглядывала наружу, сквозь непроглядную темноту надеясь увидеть бредущих вдалеке друзей. Тех не было — и кто знает, сколько еще не будет?
Новое утро не принесло ничего, кроме усилившейся многократно усталости, так что она, всмотревшись в свое отражение в зеркале, лицо девочки-подростка с глубокими тенями под глазами, решила позволить себе подремать подольше. Ей казалось, что после увиденного в локонах появится явная седина, а на лице — морщины, будто за несколько десятков лет, но не было и следа, и одни только глаза смотрели строго, уже совершенно не по-детски. И ей вдруг страшно захотелось это самое зеркало подальше от себя отбросить, что она и сделала, напугав, наверное, Драко. И все же в этот новый день стало немного легче: может, потому что они уже немного привыкли друг к другу. Она строго уговорила его поесть, уверила, что он должен позволить ей совершить нужные гигиенические процедуры. Драко не сопротивлялся, не вырывался — скорее будто просто не понимал, зачем с ним возятся. Будто и правда считал себя никчемным и лишним мусором, как его обозвал Волдеморт, — хоть она и пыталась ему объяснить, что все не так.
— Жизнь не закончена, Драко. Не закрывайся в себе, прошу. Хотя бы ради меня.
Прозвучало глупо, но должна же она была как-то уговорить его не сопротивляться.
— У тебя, может быть, и не закончена.
— А у тебя? — спросила она быстро, но тут же замолчала. Молчал и Драко.
Что он мог ей сказать? Что перед ней, победит их сторона или нет, стоит перспектива или погибнуть в борьбе, несломленной, благородно и красиво — в любом случае! — а если повезет, то и вовсе стать общей любимицей и героиней, а уж, зная ее, будущее прочить можно было самое блестящее? А что ждет его? У него было всё, а теперь не осталось ничего. Отец из-за его выходки потерял и расположение Темного Лорда, и всякую надежду на спокойную жизнь, и тот или не оставит их в живых, или, если его низвергнут, оба они, отец и сын, окончат дни в Азкабане. Зачем она вообще возится с ним? Должна бы ненавидеть после его оскорблений...
— Ты же видела мою метку, — хрипло прошептал он. — Зачем, Гермиона? Зачем?
— Что — "Зачем"? Зачем пытаюсь тебе помочь? Или что? Не отвечай, Драко, прошу. Скажи одно: ты ведь не хотел служить ему? Тому-Кого-Нельзя-Называть? Просто кивни.
Он кивнул, и она продолжила:
— Видишь?
— Нет! — зло закричал он, срываясь на хрип. — Почему не оставили меня там? Лучше бы я умер!
Он отвернулся лицом в одеяло: без слез, но с ненавистью к себе и к ним. Приступ гнева схлынул быстро, оставив стыд. В конце концов, она искренне хотела помочь, не бросила, забыла детские обиды, и что теперь? Может подумать, что она спасла его, а он устраивает ей истерики? Разве это она приказывала его мучить? Разве она виновата в том, что видела? Он повернулся к ней, взглянув молча — но взгляды обоих сказали все: и извинение, и понимание, и сожаление обо всем. С этого момента общаться им стало легче — вот только сил для этого оставалось гораздо меньше. Драко становился всё бледнее и бледнее, зелья и заклятья действовали крайне слабо, но ужаснее всего было его новое, почтительное обращение к ней. О, она была бы искренне рада, если бы «хорёк» презрительно скривился и заявил: "Вонючая грязнокровка!". Но этого не было. Он тихо лежал на походной раскладушке, подтянув острые колени к животу, даже не стонал, только каждое утро начиналось будто бы с ритуала.