Его сын лежал в соседней комнате на кровати — неестественно вытянувшийся, осунувшийся, из-под слипшихся белёсых ресниц катились слёзы. Большего унижения он и не мог испытать. Его строгий, неласковый отец видел, что с ним стало, во что он превратился и теперь откажется от него — так казалось Драко сейчас, и в любом случае он не надеялся услышать ничего, кроме упреков и презрения. Отец скажет ему, что он поступил глупо, что он не должен был упорствовать, а раскрыть Темному Лорду сразу, кто перед ним, не играть в благородство, и прочее, и прочее; но у Драко была своя причина его молчания тогда. Он давно уже не считал троицу друзей с Гриффиндора воплощенным злом и худшими врагами — он успел насмотреться на нравы сподвижников Волдеморта, успел повзрослеть за тот год, что пробыл в числе Пожирателей Смерти и сумел оценить и тех, и других, и понять, какими глупыми были детские обиды. И хотя Уизли и Поттер оба вызывали у него стойкую неприязнь, о Гермионе он давно не мог так сказать. Ещё на четвертом курсе, когда увидел ее впервые совсем другой, в том удивительном платье, с прической, со смущением на лице и скромными манерами она показалась ему совсем леди, и не было в ней ничего из тех черт, характерных для грязнокровок, которые расписывали ему его друзья и родители. "Да, девчонка она хорошенькая, хоть и совсем не его круга. Чужая. С другими интересами. наверняка ненавидящая его еще с тех пор, как он оскорбил ее... Драко вздохнул — вздох вышел больше похожим на долгий стон. Что теперь мечтать о несбыточном? Конечно, она только подтвердила его впечатление и лучшие свои качества, но о чем можно было говорить? Ничего, кроме отвращения к нему, и испытывать нельзя: это было больше чем очевидно. Тем более, теперь, когда отец, надо думать, выгнал ее...
Сам лорд Малфой, глядя на сына, теперь жалел о том, что дал ему столь строгое воспитание. Если Драко сможет выплакаться ему, то он сможет восстановиться. А ещё Люциуса терзал стыд. Целитель без прикрас выложил ему всё, через что пришлось пройти его сыну и упомянул, что если бы не девушка, сумевшая поставить временные швы и оказавшаяся достаточно умной для того, чтобы не вправлять всё самой, Драко умер бы в страшных муках. Сейчас он присел на край кровати и взял руку Драко в свою. Какая, к чёрту, гордость!
— Драко, сынок, услышь меня, открой глаза.
Юноша подчинился, распахнул бездонные глаза с расширившимися зрачками и вдруг взвыл, метаясь по кровати, угрожая упасть и порвать все швы:
— Убирайся! Убирайся! Уходи! Ненавижу! Всех ненавижу!
Люциус отпрянул и попятился, опасаясь что сын упадёт и повредит себе ещё больше и даже не заметил, как в комнату вбежала Гермиона. Устало вздохнув, что выдавало привычку, она приблизилась к кровати:
— Это всего лишь я, — она поправила привычном жестом подушки, — не кричи. Больно больше не будет, — ловко согнула ноги, расслабляя брюшную стенку, поместила валик из одеял под стопы, чтобы не соскальзывали, — ты отдыхай. Прошу тебя.
И только когда Драко заснул, вздохнула и снова зарыдала. И сквозь слёзы лорд Малфой разобрал горький шёпот:
— Боже, как же я устала.
— Идёмте, вам отдохнуть надо, а потом мы поговорим, — это был уже отец, и он, видно, собирался увести ее куда-то. Драко запротестовал, цепляясь за ее руку — боялся, что отец все же вышвырнет ее на погибель к Пожирателям и егерям, но протест вышел больше похожим на стон, и никто не принял попытку удержать ее всерьез. Отчаяние накрыло его, но впервые за последние дни нашло выход не в очередном приступе боли в животе, а во сне, достаточно долгом и спокойном — а может, и помощь квалифицированных медиков помогла.
Люциус привел Гермиону в спальню, дверь в которую вела из большой гостиной, в комнатку небольшую, скромно обставленную, прохладную — но очень и очень светлую.
— Сами понимаете, условия сейчас стесненные, почти походные, — он даже улыбнулся. но вежливость его казалась вынужденной или, точнее. вышколенной привычкой. Раз уж он решил ее оставить при сыне. так и вести себя постарался соответственно. Хотя, надо думать, ровно так же он беседовал бы с каждой приходящей к ним в Мэнор горничной — и мысль об этом охладила девушку, заставляя не принимать любую вежливость за чистую монету.
— Ничего страшного. В палатке в любом случае было куда хуже, — улыбнулась в ответ она.
— Выспитесь как следует. Мой сын доставит вам еще массу неудобств.
Это было сказано искренне. Она кивнула и, едва старший Малфой вышел, упала на кровать без сил. Растянуться во весь рост и зарыться под мягкое одеяло было приятно до безумия. Удивительно, что Люциус выслушал Драко и решился не оставлять ее там. Нет, девушка не менее охотно бросилась бы разыскивать друзей — но как же она сейчас устала! Но мысли о Люциусе и Драко не шли из головы. Разве он не считал, что его сын вдвойне опозорен тем, что насилие над ним совершалось на глазах грязнокровки? Или не знает еще? Но она видела докторов. Можно догадаться, что уж они-то расписали светлому лорду все сотворенное с Драко во всех подробностях. Какой удар! Неудивительно, что Люциус решился отступиться от темного Лорда. Если к этому примешалась еще и потеря жены... Но все же надменного лорда Малфоя ей было совсем, совсем не жаль. Он знал, на что шел, когда присягал на верность Волдеморту. В отличие от Драко, который стал заложником амбиций собственного отца. Она вспомнила его заострившийся профиль, широко распахнутые глаза, полные боли, нездоровый розовый румянец, привычно приказала себе не любоваться лишний раз наследником древнего гордого рода... И все-таки, все-таки сейчас его было особенно жаль. То была того рода жалость к падшей и растерзанной красоте, которая могла привести к любви, а этого девушке очень и очень не хотелось. "Ты — никто для них. Как мебель или обслуга. Сейчас он благодарен тебе, но скоро об том забудет", — убеждала она себя. Мысли эти были тяжелые. И тем сильнее о них отчего-то хотелось забыть и спать.
Стоило, конечно, и умыться, и принять душ, и много чего еще, но усталость брала свое, и мысли сливались в темный водоворот, а затем и вовсе сменились сном.