А когда вернулась, Люциуса не было: должно быть, трансгрессировал прямо из комнаты, хоть это и было рискованно. А Драко лежал, уткнувшись лицом в подушку, и тихо, приглушенно рыдал от безысходности. Она гладила его по плечам и по спине, хотела даже прижать к себе — он вырвался.
— Лучше уйди.
Она ушла снова, но дверь оказалась зачарована: Люциус Малфой явно не собирался ни впускать в их квартиру-убежище кого-то лишнего, ни выпускать. Можно было бы вслед за ним трансгрессировать, но куда? Она достала радио, вслушиваясь в непрерывный треск помех, не услышала ничего. Явиться в Хогвартс или окрестности, или на Косую аллею — сразу выдать себя. В Норе и то могли следить за пришельцами. Поразмышляв так пару часов, она подошла к спальне Драко: тот лежал молча, но не спал, — дыхание оставалось прерывистым и неспокойным, перемежаясь кашлем. Она вышла и вернулась к нему, поднеся ему стакан с водой:
— Я не ушла: на двери заклятье, а трансгрессировать опасно: мою палочку могут отслеживать. И, если честно, не знаю, куда показаться без риска для себя и других. Но я все понимаю и уйду, как только смогу. Я лишняя здесь. Прости.
— Нет, нет, не стоит. Извини. Это я сказал лишнего. Не уходи. Раз уж теперь некому...
И он снова закрыл лицо руками. Она посидела рядом немного и вышла из-за неловкости — уже, наверное, в третий раз.
Зато когда смерть Нарциссы открылась, сразу стало легче.
Кажется, уютные эти комнаты были той же тюрьмой, что и раньше — но нет. Или, может быть, Драко стал чувствовать себя лучше (не сразу, постепенно), или условия действительно много значили, но ощущения тягучего длинного дня в аду прекратилось. Большую часть дня она по негласному договору с Малфоем-старшим проводила подле постели Драко, но теперь оставалось время и на спокойный сон, и на то, чтобы перекусить или почитать. Она сильно боялась, что он станет сильно досаждать или просто молча возненавидит ее за то, что она видела, и ненависть эта станет выплескиваться в каждом взгляде и жесте — но этого не было, он принимал любую помощь с благодарностью и вел себя совершенно как джентельмен, только сейчас она поняла, что означает это выражение: совершенно по-простому, без лишней манерности, с грустной улыбкой или мрачно, но низменно вежливо — вот как он принимал свою беспомощность. Иногда она представляла себе Рона на его месте и содрогалась. У них с Драко было не без сложностей, но они было куда приятнее, и заставляло девушку чувствовать ответное странное замирание сердца, какую-то странную деликатность, которой не было, когда от нее требовалось скорее и под страхом смерти заживлять разрывы в его заднем проходе; может, только сейчас она смогла выйти из этого нервного состояния и успокоиться.
Само собой, невыносимо хотелось узнать, что с Роном и Гарри, и она слушала тайком радио, но вестей никаких не было, да и звуки голосов доносились не каждый раз. Волнение и страх заставляли волноваться, но стоило признать — в одиночку ей друзей не найти, да и Драко она бросить не может, хоть он и доставлял сейчас минимум хлопот. Целыми днями почти спал, и она чаще всего будила его, чтобы не нарушать режим.
— Вставай. Поднимайся, пожалуйста.
Драко не надо было уговаривать или расталкивать долго: он открывал глаза сразу после того, как ее рука опускалась на его плечо и легонько трясла.
Он поднялся, опираясь руками о постель, откинулся на подушки.
— Я не могу встать, и ты это знаешь.
Но это был не упрек и не нытье, даже и не констатация факта; он скорее улыбался от неловкости, извиняясь тут же.
Гермиона осталась серьезной.
— Как ты? Как спалось?
— Так себе. Я весь липкий от грязи. Ужасное ощущение, уж прости за откровенность, — он все же дал выход характеру и брезгливо скривился.
— Отнеси меня в ванную. Хотя бы левикорпусом.
— Но колдомедик говорил, ты не можешь…
— Тише, тише, не возмущайся так. Я аккуратно. Ты, если что, поможешь.
В ванной было светло и прохладно — еще прохладнее из-за белоснежных стен. Он, морщась, сел на колени и бросил на нее взгляд; она помогла ему снять сорочку, в очередной раз попросила не мочить места повязок и, краснея от неловкости, вышла.
— Герми… — послышалось из-за двери очень скоро.
Она быстро зашла и увидела, что он судорожно цепляется за край ванной. На влажном полу виднелись разводы крови.
— Что случилось? Ты упал? Тебе больно?
Правда, она быстро поняла, что расспросы здесь будут лишними, и у него просто разошёлся один из швов.
— Не надо было мне позволять тебе... — кинулась в упреки она, но быстро закусила губу. Драко тоже молчал, и тогда она обратилась к нему снова, поглаживая неосознанно по плечу, будто прося не злиться: — Покажи мне, что у тебя случилось?
— Не знаю, — сам смущенно ответил Драко. К большому её облегчению, раздражения в его голосе не было. Он опустился на колени и предоставил ей самой осматривать область вокруг раны, в которую превратился его задний проход, и исцарапанные бёдра. Пара взмахов палочкой, заклинание, помогающее сшить края разрыва и остановить кровь, которому обучил её колдомедик — и боль утихла.
— Просто хочу принять ванну.
— Понимаю. Прости.
— Не стоит. Ты тоже наверняка много чего хотела бы вместо того, чтобы оставаться при мне сиделкой, — мрачно проговорил он. — К друзьям, например.
Это было странно слушать, слова были произнесены таким тоном, точно он сожалел, если не завидовал.
— Ты думаешь? — возразила она. Скорее по привычке, чем правда желая показать ему, что и к его обществу успела привыкнуть.
— Я слышал, как ты ищешь эту вашу передачу по радио. Хочешь с ними связаться. Что они говорят?
— Пока ничего. Сведений нет.
— Или они слишком важны, чтобы ими делиться.
Повисла пауза. Гермиона с помощью левикорпуса снова перенесла Драко, укутанного в полотенце и халат, назад в спальню; разговор казался ей оконченным, но он вдруг признался, похоже, не без труда со своей стороны:
— Вы всегда умели идти до конца. Все время были вместе. И я все время завидовал, что у них есть такая подруга, как ты.
Это сказано было таким опустошенным тоном, что мало походило на лесть. Гермиона хотела было утешить его, но слова все не шли на ум, а она стояла рядом, лихорадочно размышляя и проматывая в уме все те моменты, когда они пересекались, и понимала, что каждый раз иначе они поступить не могли — и все же как это было неправильно!
Она даже и не поняла, когда ощущение жалости и боли переросло в нечто более глубокое и трепетное — но теперь ей казалось, что Драко бесконечно достоин много лучшего, чем он получил — и от Пожирателей из-за гнева Темного Лорда, и от их собственных глупых шуток. Ей становилось неудобно касаться его из-за этого некстати и невовремя появившегося стыда, и он будто бы чувствовал то же самое — вздрагивал или замирал под ее руками, и казался напряженным.