Он склонялся над ней, как над своей самой большой драгоценностью, пока целовал ее грудь и маленькие темно-розовые соски, а потом вжался окончательно, и она ощущала каждую бьющуюся жилку на его члене. Пальцы его поглаживали сперва самый низ ее живота, потом скользнули в ложбинку между нижних губ. Ласка была такой одновременно чуть болезненной, острой и вместе с тем приятной, что она поддалась ей и позволила этим поглаживающим движениям пробраться чуть глубже, а потом еще и еще, и в их власть хотелось отдаться и забыться полностью, но все же его профиль, и светлые волосы, и до красноты прикушенная губа казались слишком красивыми, чтобы от них можно было отвести глаза.
Ей до сих пор не верилось, что он полюбил ее, но иного теперь нельзя было заподозрить ни в одном его нежном жесте, ни в том, как он прижимался к ее плоскому животу с поцелуем, ни в том, как он медленными бережными толчками входил в нее, иногда отвлекаясь на ее узкие лодыжки и ступни, которые были закинуты на его плечи. Кажется, он еле сдержался, когда она тихо простонала его имя, но движения продолжились, все более активные и сильные, вбивающие ее в постель — и вместе с тем именно такие. какие она хотела бы ощущать. Внутри все сжималось — но уже вовсе не от боли, а от наслаждения, и наслаждение было таким переворачивающим все внутри, что ей даже показалось, что она на секунду потеряла сознание.
Две недели подошли к концу быстро. Они вошли в столовую коттеджа, застав Люциуса, перечитывающего какое-то криво нацарапанное письмо с английским штемпелем. Оба заговорили разом, встав перед ним; кажется, новость о желании уехать назад в Англию не стала для него большим ударом.
— Вы можете вернуться, — неожиданно вздохнул он, и Гермиона подумала, что впервые видит у него такую улыбку. Грустную.
— А вы разве нет?
— Мне туда путь заказан. Меня ищет министерство магии по обвинению в пособничестве Волдеморту. И я, ма шери, вовсе не хочу провести остаток дней в Азкабане.
Гермиона замолчала. Она только-только смогла осознать чего, возможно, стоила разлука с родиной для лорда Малфоя. Там оставалось все: старый дом, могила жены, все славные воспоминания о довоенном счастье... Она неловко коснулась его руки и замолчала. Чем можно было утешить его, словами "Не волнуйтесь, вам не дадут пожизненного, сэр"? "Отсидите лет восемь и выйдете с чистой совестью"?
Гермиона с трудом произнесла:
— Понимаю. у вас столько связано с Англией, все лучшие воспоминания...
— Вот пусть они там и остаются, моя милая. Пусть там и остаются. Здесь и в этот момент у меня — и у вас — начинается новая жизнь.
Он поднес ее пальцы к губам для короткого поцелуя, а потом передал ее ладонь, вложив в руку Драко. Простой, краткий и красивый жест, не лишенный. само собой, извечного малфоевского пафоса.
А потом Гермиона поняла, что это и было его прощание. Всё. Им предстояло трансгрессировать на вокзал, поскольку до отправления поезда оставалось всего ничего, а ему — надо думать, навечно остаться здесь.
— Счастье, что министерства магии враждуют между собой и власти тебя не выдадут, — заметил Драко без излишних сантиментов. Он так же коротко взял Гермиону, притягивая к себе и поглаживая ее ладонь своими пальцами. Вторую руку протянул отцу.
— Что ж, надолго не прощаюсь. Мы будем часто навещать тебя.
Гермиона кивнула, опустив глаза. Хотелось присесть перед ним в реверансе, но она ограничилась простым легким полупоклоном и опустила глаза.
Остаток пути прошел в молчании.
Она прятала лицо в отросших волосах Драко, счастливо улыбаясь, и голова ее покоилась на его плече.
Конец