Они подошли к машине. Раздался сигнал — разблокировали дверцы дистанционным ключом. Пора действовать. Хосе Куаутемок вышел из пикапа и решительно зашагал к ним. «День добрый», — поздоровался он. Оба насторожились и пристально уставились на него. У обоих за поясом торчали пистолеты. «Не знаете, где тут пива купить? — спросил Хосе Куаутемок. — Чего-то ездил-ездил, а магаза так и не нашел». Младший махнул рукой вправо: «Через три квартала завернете налево, и там на углу „Оксо“». Хосе Куаутемок поблагодарил и повернулся к Лапчатому: «Время не подскажешь?» Лапчатый поднял левую руку и принялся разбирать время на своем фальшивом, как банкнота в два песо и двадцать два сентаво, «Ролексе». Хосе Куаутемок выхватил револьвер и прицелился ему между глаз. Младший брат все еще соображал, правильно ли рассказал дорогу до «Оксо», и даже не заметил, что старшего вот-вот порешат. Лапчатый поднял взгляд, открыл рот, собираясь сказать, который час, и тут прогремел выстрел.
Позвонил Педро: «Выбрали дату для спектакля». Я так обрадовалась, словно нас пригласили выступить во Дворце изящных искусств. Педро и Хулиан старались нести культуру в тюрьмы, вернуть заключенным хоть немного человеческого достоинства. Это была очень смелая инициатива, в особенности со стороны Педро, открытого гомосексуала. В Восточной тюрьме сидело несколько агрессивных гомофобов, которые не просто убивали геев, а еще и изобретательно пытали их перед смертью. В каком бешенстве пребывал, например, Леобардо Рейес, когда на куски разрезал еще живого Игнасио Сантаскоя? Это же кошмар за гранью вообразимого. Запредельная жестокость.
Но Хулиан и Педро обращались с Леобардо точно так же, как с остальными учениками их литературной мастерской. «Я думал, у меня кровь закипит при виде него, — рассказывал Педро, — а он оказался застенчивым, учтивым мужчиной, никакой не зверь, как я себе вообразил».
Выступление назначили на двенадцатое августа (я осталась очень довольна, потому что это был папин день рождения). Редко когда будущее выступление вызывало у труппы столько восторгов и столько конфликтов одновременно. Мы лишились двух важных членов коллектива, но обрели единство, сплоченность, творческую энергию и, главное, взаимовыручку. Я приняла радикальное решение: поменяла музыку. Раньше мы танцевали под произведение Халифы, знаменитого ливанского композитора, но хореография изменилась, и теперь его мелодии нам не подходили. Люсьен попросил послать ему видео с репетиции, чтобы он мог найти что-нибудь подходящее. Через два дня он написал, и мы договорились встретиться в скайпе. Я чуть не упала, когда в окошечке на экране рядом с Люсьеном появился Кристиан Йост, один из величайших композиторов современности. Кристиан видел репетицию и предложил написать оригинальную музыку к нашему танцу.
Я не верила своим ушам. Осторожно спросила про гонорар. Кристиан ответил, что сочтет за честь поучаствовать безвозмездно.
Две недели спустя он прислал музыку. Она была глубокой, но дерзкой и свежей, ничего общего со строгой академической работой Халифы. Неоценимый вклад. В знак признательности за такой щедрый жест я пригласила Кристиана приехать из Франкфурта на наше выступление. Он обещал, что постарается, хотя у него на носу премьера оперы и неизвестно, получится ли.
На генеральную репетицию я привела своих детей. Хотела видеть, как они отреагируют на мою работу. Понять, выдержат ли в свои девять, семь и шесть лет полуторачасовой балет без театрального освещения, без ярких костюмов и спецэффектов. Подвергнуть их чистой хореографии. Танцуя, я не спускала с них глаз. Им, кажется, вовсе не было скучно, они смотрели как завороженные. Только Даниела иногда отвлекалась. В финале все трое захлопали. Я спросила, что они думают о танце. Клаудия сказала — «интересный», Мариано — «красивый», а Даниела — «смешной». Наивно было полагать, что я услышу от них объективную оценку. Больше всего их заинтересовало количество татуировок у танцовщиков и танцовщиц. Во времена моего отца наколки были только у моряков и зэков. Почему они вошли в моду у обеспеченной молодежи? Хулиан имел соображения на этот счет: «Средний и высший класс живут сегодня в такой безопасности, их существование так всесторонне контролируется, что у них не бывает шрамов. Вместо шрамов они наносят татуировки. По той же причине новая одежда, которую они покупают, похожа на рванину, искусственно состарена, как будто в ней годами тяжело трудились. Этим поколениям не хватает ран, ударов, улицы». И ведь он был прав. Все эти драные, заплатанные вещи с фальшивыми пятнами масла или краски. Шмотки механиков и работяг в гардеробе ухоженных молодых людей, которых у дверей дожидается шофер и которых пускают в самые эксклюзивные заведения. Шрамы от несуществующих ран на коже и ткани.