– Что?
– Если, скажем, этот твой Копыто ничего не достанет, а побрякушки отобрать захочет?
– Допускаю, – коротко ответил Чубаров.
– Отобьемся, – уверенно сказал Михаил.
– Ну, ладно, там-то отобъетесь. И дальше что? Последняя ночь, с рассветом придется на прорыв идти. И я не уверена…
– А вот это – отставить! – резковато оборвал ее Сотник. – Надо быть уверенной. Между прочим, если полицай все-таки принесет документ, рассчитываться с ним будет нечем. Колечек золотых нету больше?
– Нет, – Ольга ограничилась коротким ответом, не принимая его иронии.
– Значит, думать надо. И еще: по поводу путей отхода. Проговаривали мы несколько вариантов… – он взглянул на часы. – Только давайте все-таки еще отдохнем. Не будет такой возможности больше. А переговорим после.
Но удалось поспать только ему и Чубарову – сработала опять окопная привычка ловить для сна любое подходящее время.
Ольга чувствовала, как нервы сдают, срываются, словно злые псы с натянутого поводка. Майор Крюгер, даже сидя в мрачном погребе, ощущал, как повысилось общее напряжение, и ожидал изменений своей участи в ближайшие часы. Аня Сорока боялась оказаться обузой для группы – ее выход не планировался, но Сотник велел, и она решила держаться ближе к Чубарову: чувствовала – счастливый, как сам говорил – фартовый, погибать – так с ним и не страшно… Еще вспомнила: всего ведь несколько часов назад он закрыл ее своим сильным телом, защитил, а ее так давно никто не защищал…
Возвращения генерала Виноградова из штаба фронта так скоро начальник полковой разведки подполковник Борин не ожидал.
Группа Сотника находилась в тылу уже двое суток из трех, отведенных на операцию «Скиф». За это время от них так ничего и не поступало – кроме, конечно, вчерашнего утреннего сообщения об успешном переходе фронта. При других обстоятельствах Борин смог бы организовать запрос через Кулешовский отряд или же – прямо через канал харьковского подполья. Ведь нужно всего лишь убедиться, что группа вообще дошла до места, и ее не остановили уже при въезде в город – ожидать можно всего, когда счет идет на часы.
Подполковник, не получив к концу первых суток никакой информации от Сотника, даже попытался прокачать такую возможность. Но ему снова напомнили, на этот раз – в более категоричном тоне: с того момента, как Скиф ушел на нелегальное положение, объявлен общий приказ о радиомолчании. Нарушение этого приказа расценивалось ни много ни мало как попытка поставить под угрозу операцию «Скиф», имеющую в конечном итоге определяющее значение для фронта.
Если вообще даже – сорвать ее.
Потому, когда начальник разведотдела фронта без предупреждения появился у него в блиндаже, первое, о чем подумал Борин – группа провалилась, и в штабе узнали об этом раньше, чем в полку. Видимо, Виноградов угадал настроение подполковника – козырнув в ответ на приветствие, скинул фуражку, пожал подполковнику руку, жестом велел ему присесть и сам расположился на грубо сколоченной табуретке.
– Из Харькова ничего? – спросил коротко, давая понять, что и сам в неведении и приехал сюда не требовать от Борина немедленных отчетов.
– Молчат, товарищ генерал.
– Тебя это удивляет, Иван Игнатьевич?
– Никак нет, Илья Васильевич. Сами понимаете – возможности для выхода в эфир у группы просто может не быть.
Генерал оглянулся на молча стоявшего у входа в блиндаж адъютанта, кивком велел ему выйти, тот так же молча отдал честь и удалился в ночь. Виноградов положил на стол планшет, чуть подвинув сделанную из снарядной гильзы коптилку. Борин, чувствуя, что у начальства все же недобрые вести, даже если с группой Сотника это и не связано, не спешил с вопросами, поинтересовался:
– Чаю? Я распоряжусь.
– Чуть позже.
– Может, покрепче чего?
– Тоже воздержимся пока, подполковник, – Виноградов выдержал паузу, постукивая пальцем по поверхности планшета. – Говоришь, молчит группа?
– Молчит.
– Тут вот какое дело, Иван Игнатьевич… Все равно ведь сказать придется, – расстегнув планшет, генерал вынул из него сложенный вдвое лист бумаги, исписанный с двух сторон. – Вот это пришло из особого отдела фронта сегодня. Вернее, на особый отдел. Почитай, любопытно.
Борин пробежал глазами документ, посмотрел на Виноградова, перечитал еще раз, теперь – более внимательно.