— Пойдем, проведу, покажу всё...
Рабочий кабинет генсека — целый комплекс помещений, секретари, причем у меня три секретаря получается — как Генерального секретаря ЦК КПСС, как зама Предсовмина и адъютант от Минобороны, положенный Верховному главнокомандующему — причем он не носит ядерный чемоданчик, для этого отдельный офицер. Зашли в комнату охраны, куда я распорядился отдельно стол поставить, холодильник и чайник. Офицеры дежурной смены вскочили.
— Несите службу, ребята — по-доброму сказал я
Зашли в комнату отдыха — их, кстати, тоже две. В одной был диван, приготовленный для сна. Лучше нет повода, чтобы начать разговор о наболевшем
— Ты теперь здесь ночуешь?
— Бывает.
...
Я показал на кресло.
— Садись. Рассказывай, с чем пришла.
— Я у мамы была...
— И как она?
Ирина печально посмотрела на меня
— Вы теперь разъехались? Вместе не живете
Я покачал головой
— Не так. Это мама уехала и не живет вместе со мной. И я не знаю, почему.
— Разве не знаешь?
Я пожал плечами
— Пап, я вас никогда не мирила даже. Что произошло?
— Произошло то что в один прекрасный день я вернулся на дачу и не нашел там маму. И теперь мне грозит взыскание по партийной линии за распад семьи. А так как ты уже взрослая — я еще налог за бездетность платить буду.
— Папа... ты правда не понимаешь, почему мама ушла?
— Ира, я не хочу понимать. Я хочу честности в отношениях. Честность в отношениях — это когда ты говоришь, что тебя не устраивает, а не заставляешь мужа гадать. Мне некогда гадать, понимаешь?
Ирина смотрела на меня
— Пап, ты что, разлюбил маму?
— Нет, конечно.
— Просто ты всегда ей уступал.
Я вздохнул, тяжело и выразительно, хоть на сцену...
— Папа...
— Ира, пойми. Человек не может быть дома одним, а на работе другим. Здесь мне уступать нельзя понимаешь? Практически никогда и ни в чем. И дома я тоже уступать больше не буду. Не могу просто не имею права. Если твоя мама придет и скажет, что ее беспокоит — мы попробуем это решить.
— Она не придет.
...
— Ты не понимаешь, почему? — разозлилась Ирина — она гордая!
— А я значит не гордый.
Почему то эти слова... я ее как будто ударил
— Ира.
...
— Ты в любом случае останешься моей дочерью. Моей и мамы. Понимаешь? Это никто не изменит...
Но Ирина, ничего не сказав, вышла в кабинет. И ушла...
Странно... вот вроде чужой человек — а мне, почему то больно. Может потому что в той жизни обделил господь детьми, а тут дал — а я что сделал с семьей? И что, плохой семьей? Да нет — хорошей, любящей...
Водителя у Ирины не было, как и служебной машины — но своя у нее была. В Кремль ее не пустили, оставила на стоянке. Рядом стояли интуристовские автобусы, гомонили туристы, ловившие виды своими зеркалками. На нее никто не обращал внимания, как выглядит дочь Генерального секретаря почти никто в СССР и на Западе не знал. Рухнув на сидение машины, она расплакалась.
Там, в кабинете — сидел чужой человек.
Она это сразу почувствовала — никогда папа так не говорил про маму. Он нуждался в ней буквально физически, не мог без нее существовать. Звонил ей на работу, и она чувствовала, что близость отца и матери закреплена на каком-то невидимом человеческому глазу уровне, они словно были сшиты невидимыми нитями.
А сейчас в кабинете — сидел совершенно чужой человек. Она не почувствовала в его словах любви к маме — только холод и какое-то раздражение
Папа бежал бы на край света за мамой...
Что же с людьми делает власть...
Некоторое время спустя. Зима 1986 года.
Ольстер
Зима. Страна битых стекол. Пронизывающие ветра и ранняя темнота...
Северная Ирландия во всей ее красе...
Сказать, что никто уже не помнил, с чего все началось... здесь все всё прекрасно помнили, раны еще 1916 года были свежи как будто их нанесли еще вчера. Никто не знал, что будет в будущем, и не хотел знать. Обострение болезни — длилось уже десять лет и все знали, что за этими десятью пройдут еще десять, а потом еще и еще. Англичане — парни с жесткой верхней губой, но их упрямство — ничто перед ирландским упрямством...
Молодой, на вид лет тридцати человек — сел в автобус на одной из ничем не примечательных остановок, за исключением того что она была из бетона — хоть какая-то защита в случае взрыва или обстрела. Автобус был совершенно не английским — одноэтажный Бристоль, белый с синим, похожий на советский ЛАЗ — 695. И бурчал мотором он точно так же.