— Раиса Максимовна. Я на своего мужа смотрю... я все же его знаю, чего с ним только не прошла. Как он на области был, рабочий день ненормированный. Но... Рая. Как его в Москву перевели, я его совсем не вижу. Он и домой то порой не является, там, в Кремле поставил кушетку, в столовой питается, там же и спит. И Михаил Сергеевич тоже... Егор рассказывал, он в обморок упал прямо в кабинете, врача вызывали. Работают наши мужики... много всего накопилось, с Брежнева еще завалы. Если ты думаешь, что он... что у Михаила есть кто... не думай. Нету у него ни сил ни времени на такое...
Раиса Максимовна смотрела еще более недоуменно. Разговор проходил в ее рабочем кабинете в институте.
— Вы думаете, что я Михаила Сергеевича в измене подозреваю?
— А в чем? У вас же семья, дочь...
— А вы когда-нибудь подозревали Егора Кузьмича в измене?
— Нет.
Сказала и задумалась. А и правда — нет.
Как то так вышел их брак... да и не только их — у большинства их поколения такой брак вышел. Что думал он, комсомолец, когда женился на дочери расстрелянного врага народа? Раз пошел на это — выбор свой он сделал.
И она свой выбор сделала — и никогда ни о чем не жалела?
Что было? Да может и было что-то. Только разница какая? Она была твердо уверена в одном — в сердце ей Егор не изменял никогда, ни на одну минуту.
Раиса Максимовна вертела в руке дорогую, подаренную ручку, кажется «Уотерман».
— Я тоже Михаила Сергеевича никогда и ни в чем не подозревала. Изменить он не способен.
— А почему тогда не живете? — тут же спросила Лигачева
— Вы можете жить без мужа?
— Я не живу без мужа.
— Живете. Просто привыкли к этому. Считаете это нормальным.
...
— А я не могу так.
Лигачева покачала головой
— Вам его не жаль?
Раиса Максимовна поднялась с места
— Считаю наш разговор оконченным. Можете сообщить Егору Кузьмичу, что задание его выполнили, со мной поговорили
Лигачева покачала головой и вышла из кабинета
— Вам его не жаль?
На самом деле Раиса Максимовна прервала тягостный для нее и наверное и для Лигачевой тоже разговор именно потому что этот простой вопрос сильно задел ее. Она не хотела показывать, насколько сильно задел.
Но в душе ее теперь что-то скреблось
Вам его не жаль?
Она прислушалась к себе, и вдруг поняла, что она никогда, ни одной минуты не жалела Михаила. Любила ли? Когда-то — да... наверное любила. Может быть.
А может, не любила.
Выходя замуж... тогда было не принято оставаться одной, женщина в двадцать пять лет не замужем — это уже трагедией считалось. Любила она Толю Зарецкого, но его родителям — отец был директор Прибалтийской железной дороги — невеста не глянулась. Мало того что без приданого, без влиятельных родителей — так еще и в роду были репрессированные. Такая невеста может испортить анкету, а развод ее тоже не красит — морально неустойчив, получается.
Вот и вышла она за сына комбайнера, в роду которого тоже был арестованный дед. И начала продвигать его наверх — как могла и как умела.
И продвинула.
Но никогда — Михаил Сергеевич не выходил из-под контроля так как сейчас, никогда он...
Сколько он не звонил? И не звонит?
Ей подумалось — интересно, а Егор той звонит? Вряд ли...
Подобные им пары уже были на советском Олимпе. Это прежде всего Маленковы — Валерия Маленкова доктор наук, причем настоящий, без начетничества, директор института. А сам Маленков — он слабым оказался, жену не слушал. Вот его напористый и наглый Никита и скинул.
Никита много кого скинул.
Потом Косыгин. Его жена, Клавдия — была из, как тогда говорили «простой, но обеспеченной семьи» из Сибири — на самом деле из семьи миллионщиков. Не имея базового образования, выучилась сначала на бухгалтера, потом пошла учиться дальше, выучила два иностранных языка. Ей Москва обязана проспектом Калинина — первыми после сталинских высоток небоскребами в Москве. Ее была мечта. У Косыгина она была тайным отделом кадров и советником. В людях не ошибалась.
Теперь — их черед.
Вообще, Раиса понимала, что они — звено в длинной цепи. В советском руководстве всегда были либеральные силы. Сначала это был Рыков — Сталин потом Молотова и Микояна назвал рыковцами, для него это было ругательное слово, хотя в чем вина Рыкова. В том что он, такой же большевик как и все был поставлен на Совмин, волей — неволей начал во все вникать, и к тридцатым годам пришел к выводу, что первоначально троцкистская, а потом сталинская политика «большого рывка» глубоко порочна сама по себе. Потом к такому же выводу пришел Микоян — этот занимался торговлей и владел реальными, а не дутыми цифрами. Все кто начинал заниматься экономикой — рано или поздно вступали в конфликт с «генеральной линией».