— Нет.
— А ты, братец, всех убрал, как я тебе сказал?
— Всех.
— А невесту криговскую?
Лисицын моргает. Хватается за голову. Вспоминает: после каждого провала он у нее на руках в себя приходил.
— Ее — нет. Она… Она от Кригова беременна, я… не смог.
— Эх, ты.
Сурганов качает головой разочарованно. Но Лисицын упорствует:
— Она глухая. Кто себе уши выкалывает, тот не заражается. Ну или если без сознания в этот момент… Когда эти рядом.
Полковник одну от другой прикуривает.
— Ну а как же тогда? Как просочилось?
— Господи! Да мало ли кто там с Ярославского поста зараженным на самом деле ушел! До того, как мы приехали! А ты знал ведь про это! Что ты стрелки-то переводишь?
Он вскакивает, но на Сурганова не нападает. Тот смотрит на него с сомнением.
— Выслушаешь, Лисицын? Пообещай не буянить. Оставьте нас, ребята.
Полковник кладет на стол пистолет, конвой нехотя покидает комнату.
— Я тебя и голыми руками, если надо будет… — шипит Лисицын.
— Ты прав, — перебивает его Сурганов. — Я знал, что там будет.
— Почему не предупредил?! Ни меня, ни Кригова?!
— Потому что Государь Аркадий Михайлович в это не верит.
— Как не верит? Что значит — не верит?
Полковник поднимается из-за стола, приближается к Лисицыну. Выбивает из пачки папиросу, предлагает ему.
— Считает, что это клевета на его отца. Что никакой темной темы не было. Что было вот — чудо. Что не мог его отец использовать по гражданским, по мирному населению такое дело. А следовательно, не использовал. А следовательно, этого ничего не было.
Лисицын берет папиросу. Сидит голой задницей на холодной коже дивана, прикуривает у Сурганова. Спрашивает пересохшим ртом:
— А это было?
— Ты уж сам, дорогой ты мой человек, реши, было это или не было. Потому что те, кто говорит, что это было, считаются изменниками. Ты за себя сам реши, я тебе подсказывать не буду.
— Я все это своими глазами видел!
— И успел рассказать уже кому-то, раз за тобой из Охранки посылали. Еле сбежал, да?
Лисицын дергается — кивает. Глотает дым. Как хорошо, боже. И сразу ясность такая в уме, такая четкость.
— Почему тогда не придумать было… оправдание?
— Потому что вокруг Государя есть людишки, которые под него стараются подкоп сделать. И под него, и под всю династию. Вот он и считает, что это они все выдумывают. Вы же, мол, своих собственных людей вот так, беспощадно, свой собственный народ, у вас же батюшка палач, вы же палаческих кровей, и династия у вас палаческая… Понимаешь, куда это все завести может, братец?
Лисицын садится прямо.
— Значит, заговор есть?
— Конечно, есть заговор.
Лисицын кивает: да, вот теперь похоже на правду.
— А разве он от отца не знал напрямую?
— Ну… Видимо, не знал. Ему тогда сколько было самому? Двадцати еще не было. Может, папаша планировал попозже рассказать, острую сердечную недостаточность не запланируешь. Ну и все. Так что теперь он чудотворец, и точка, и концы в воду.
Лисицын тушит окурок о кожаный диван, просит у Сурганова еще.
— Та вот же оно… Вот же ж оно пришло, вот под Москвой стоит. Вот-вот войдет… Сурганов разводит руками:
— Нам он не верит. На прошлой неделе начальника военной разведки арестовали. Генерала Пахомова, знаешь? За то, что пытался его убедить. А верит Охранке, которая твердит ему, что это пятая колонна раззуживает. Говорит, что мятеж. И в газетах это же.
— Но ведь это было-то… Недавно, если так… Сколько людей еще живы, которые сами помнят… Лично. Неужели никто не скажет ему… Сурганов усмехается невесело:
— Ну ты прямо как ребенок. Какая разница, кто там что помнит? Человеческая память, она, милый мой, на такие фокусы способна! Не хотят люди расстраивать Государя, кто же их осудит?
До Лисицына доходит наконец все, целиком.
— А меня… А нас он тогда с Криговым — зачем?
— Ну вот. Ровно для того, чтобы кто-то не продавшийся ему правду сказал. Свой кто-нибудь.
Лисицын и вторую папиросу уже обнуляет.
— Так вы, значит… Так вы с нами, Иван Олегович?
Тот кивает серьезно.
— Ну, то есть… — вскакивает Лисицын. — То есть мне он мог бы поверить?
— Ну, то есть на тебя только и вся надежда, подъесаул. Поздновато мы тебя отловили, правда. Долго ты прятался. Хорошо хоть к Охранке в лапы не попал, а то бы мы тебя не выцарапали оттуда.