Через короткое время машину останавливают на блокпосту — но это рутинная проверка. Мишель притрагивается вопросительно к Юриному колену, тот показывает ей на пальцах «три», как будто это все объясняет. Действительно, ничего такого — их пропускают, и машина катит дальше.
Теперь начинаются другие дома — панельных многоэтажек тут больше нет, сюда их не пускают, наверное, — вокруг дорог встают серьезные серокаменные здания, окна в них большие, этажи высокие, колонны, арки, позументы какие-то… Почему-то Мишели хочется назвать это полузнакомым словом «позумент», хотя она почти уверена, что оно про другое.
Вот это перекликается с ее детскими фото больше. Вот эта Москва родней, знакомее. Мишель всю голову себе откручивает, пытаясь насмотреться на эти дома, на улицы… На храмы.
Лисицын на каждую церковь крестится. У многих толпятся люди — не замызганные несчастные обитатели подмосковных заброшенных городишек, а приодетые осанистые граждане. Выходят из храмов, крестятся и кланяются… Мишель вспоминает слова Лисицына — что колокола звонят. Жаль, что ей этот звон не слышно.
Чем дальше едут, тем больше народу на улицах: настоящие гуляния. Может быть, сегодня воскресенье? И совершенно непохоже, чтобы тут было военное положение. Все эти люди не знают о том, что клубится на самых подступах к Москве. А тут до ада ведь всего десяток-другой километров!
Поворачивают куда-то, и Мишель уже сама, без подсказки, каким-то образом знает, что это — Садовое кольцо. Оно празднично убрано, оно восхитительно красиво — полощутся флаги и знамена, над проулками растянуты ленты и гирлянды, портреты царя со сторублевок тут и там выписаны в цвете и на плакатах напечатаны. Только почему-то царь тут с нимбом, как на бабкиных иконах.
Машина останавливается. Водитель выскакивает из машины, открывает Лисицыну, а Баласанян выпускает Мишель, галантно подав ей руку. Она спрыгивает в мокрый снег — он помогает ей перебраться на расчищенный тротуар. Мишель полной грудью вдыхает — чудной, чуть с привкусом гари, и все равно удивительно легкий морозный воздух.
Дом.
Она дома — вот что она чувствует.
Не это сон, сон — все, что было с ней до сегодняшнего дня, все ее однообразное до тошноты существование в Ярославле на Посту, где не то что день ото дня не отличишь — а год от года, где ни единой живой эмоции она не прожила. Но это спячка была, наверное. Это было вызревание ее куколкой, которая там, в затхлости и унынии, никогда бы и не смогла превратиться в бабочку. Там Мишель так и осталась бы человеческой личинкой, не раскрыв того, для чего родилась.
И кошмарным сном кажется все, испытанное ей в последние недели.
Здание, у которого они остановились, тоже украшено знаменами — казачьими, ей уже знакомыми. У входа караул в серых шинелях, и Баласанян зовет Лисицына туда, но тот просит товарища: нужно кое-что еще сделать. Баласанян смотрит на часы, соглашается.
И Юра ведет ее по Садовому кольцу, Мишель сама, своими ногами, по всамделишному Садовому кольцу идет — за несколько кварталов от места, где их высадили. Она оглядывает себя с беспокойством: Юрину-то форму она отчистила, а сама среди вырядившихся ради воскресного дня москвичей выглядит настоящим чучелом. Она ведь в этой одежде еще утром собиралась умирать, ей было все равно… И как только за полдня может перемениться жизнь!
Под снегом собирается вдоль проезжей части толпа. Полицейские выстраиваются у тротуаров, не позволяют людям выходить на освобожденную для какого-то действа дорогу.
Юра уже держится уверенно, почти не похож на мальчишку. Посерьезнел, попасмурнел даже — но идет зато твердо, больше не скачет. Отступил морок. Мишель начинает сомневаться — а теперь, когда в голове у него прояснилось, он не станет дознаваться у нее про фургон с цепью и кучей грязного тряпья на полу? Не удивится, что единственный выжил из всех своих казаков? Но он пока ничего не спрашивает.
— Куда мы? — придерживает его Мишель.
«К Саше», — пишет он на чистом воздухе.
К Саше. Уже.
От этого ей делается страшно: примут или нет? И грустно: после того, как Лисицын передаст ее Сашиным родителям, с ним нужно будет попрощаться — теперь насовсем.
Мишель оглядывается назад — Баласанян и второй казак шагают следом за ними, почтительно приотстав. Это им она должна будет сказать про Юру? Это они его на смерть поволокут?
Она виснет на подставленном ей Юрой локте еще тяжелей.