Анатолий вместо ответа идет чайник ставить. Открывает холодильник, устраивает в нем обыск. Какую-то требуху вынимает, раскладывает на столе — утром Мишель за нее отдаться была бы готова, а сейчас не лезет.
— Скажите! Я хочу понять! — снова забывается она. — Тут угроза всей Москве, вам всем, вы не представляете! Я только сегодня оттуда, из-за Кольцевой, они сюда идут, одержимые! Их там море! Надо людям рассказать, как не заразиться! Только так, только уши себе проткнуть! Я только потому не заразилась, что контузилась…
Сашин отец прижимает палец к губам — не сердито, а умоляюще. Подсаживается к Мишели и, не спуская глаз с коридора, строчит ей спешащими невнятными буквами:
«Михаил I же это и применил! В гражданку. По людям. По регионам». Потом перечеркивает «По людям» старательно и выводит разборчиво: «По мятежникам».
Юра читает их переписку сверху и вспыхивает. Зло выговаривает что-то Сашиному отцу — старается сдерживать себя, но Мишель как жаром обдает. Она поднимается, берет Юру за руку: не надо, не надо, — а сама боится, как бы он сейчас не съехал от нее обратно в туман и во мрак, ему в хорошем расположении надо быть, чтобы человеком удерживаться, так ей кажется. Юра отдергивается, снова подходит к окну, упирается в стекло лбом, плавит иней, старается остудиться.
Сашин отец наблюдает за ними расстроенно, с Юрой не спорит, но, когда тот отворачивается от них с Мишель, добавляет на бумаге: «Быльем поросло! Не имеет значения».
Как не имеет?
— Имеет. Имеет! — шепчет ему в ухо Мишель.
Юра все стоит у окна, спина напряжена.
«Ты точно от Саши беременна? — пишет ей Анатолий. — От нашего Саши?»
Смятение такое в его лице, которого от человека его возраста, его ремесла — не ждешь. Мишель поднимает подбородок, опускает подбородок.
— Да.
«Ну тогда ты для нас теперь вроде как член семьи…»
Он снова воровато озирается вокруг — на Юру у окна, на коридор позади. Ручкой на исписанной уже бумаге выводит: «Михаил I ведь так и стал императором. Ты не знала?»
Мишель качает головой.
«Он был директором Конторы, у них имелась разработка, НЛП, никто не решался использовать, а он применил. Восстание регионов подавил, но такой вот ценой. Ну тут и началось, у людей родные по всей России же. Вот и гражданка. А по Москве уже не применишь… И пошло, брат на брата».
Он сверяется с глухой Мишелью — понимает та, о чем он? Или не может понять? Мишель его подгоняет: пиши, пиши, не останавливайся, я потом все осколки вместе сложу.
«Но теперь про это нельзя. Его сегодня канонизируют. Святой. Чудо совершил. Так что не вздумай об этом трепаться, ясно! Никаких одержимых! — Он подчеркивает ей это дважды. — Люди только про это забыли, и слава богу! Худой мир лучше… А то опять начнется!»
Он бросает ручку, вырывает исписанный листок, поджигает его от голубого огонька на газовой конфорке и швыряет в пепельницу. Вилочкой поворачивает его, пока тот горит, — чтобы все стало сажей, чтобы ничего не уцелело.
Лисицын оборачивается на запах горелой бумаги. Он, кажется, сумел себя охладить. Взволнован все еще, но все еще человек.
Мишель сидит, переваривает расплавленный свинец, который ей — «тихотихо-тихо, потерпи-потерпи-потерпи» — через воронку в глотку залили.
И тут Юра вздрагивает.
Мишель вскакивает — оно?! — не успела! — но он распахивает окно, высовывается по пояс — кому-то что-то кричит, кажется, и вдруг срывается с места, отталкивает Сашиного отца, чуть стол не опрокидывает — и бросается в коридор.
— Это не то, это не то, это не оно! — бормочет Мишель себе. — Это не так должно начинаться! Это не оно!
Сашин отец поднимается с пола, ошарашенный, — тоже подходит к окну; Мишель не знает — ей за Юрой бежать или Сашиных родителей сначала предупредить?
Выглядывает во двор…
Там стоит черная лакированная машина, и люди в синей форме заламывают руки людям в серой. Смешная борьба, беззвучная. Потом — хлоп! — один из синих падает, как будто поскользнувшись на льду — и хлоп! — падает второй. Выскакивает из подъезда еще один казак, это Юра — в руке черная галочка — пистолет. Бросается бежать по снегу, поворачивает в арку, пропадает.
Сашин отец хватает ее, оттаскивает от окна, захлопывает ставни.
Все случается так быстро, что Мишель не успевает, не успевает ничего сделать, не успевает ничего понять даже.
Она мешком оседает обратно, на стул. Свинец густеет в ней, застывает.