— У меня там враг народа в кабинете, — с сожалением сказала Ульяна и решительно покрывало сбрызднула. — И двое в очереди.
— Может я и есть шпион, — сказал Максим. — Только немецкий.
— Ну-ну. Ко мне на допрос не попади… По знакомству отымею по полной программе.
— А я, может, мазохист.
— Да непохоже…
— А на что похоже?
— Да вот шут тебя знает, Максик. Правда, может, шпион?
110
Мама снарядилась вдруг пилить дрова. Делать этого она и раньше-то не умела, теперь — у слабой — пила просто рвалась из бревна вылететь и голову снести. И маме, и еще кому-нибудь, кто необдуманно окажется вблизь.
— Мама-мама! — застала ее Варенька. — Зачем же ты? Не надо! Мы с Кимом все напилим. Да ты так дышишь, мама, зачем?
— Хочется, Варвара.
— Хочется?!
— Я, Варвара, когда в кресле качаюсь, то так хорошо, все исчезает, а я будто одна остаюся и в пустоте качаюся, в пустоте. А потом смотрю: и сама уже исчезла. И меня не-етуу… Страшно, Варвара, страшно.
— Мамушка! И при чем же пилить?
— А когда я пилю, Варвара, когда я пилю туда-сюда, как в кресле качаюсь… И все исчезает, а я — не-ет! Потому что я пильщик, и имею, Варвара, небесное соответствие.
— Небесное соответствие, мама?
Варенька волновалась. С одной стороны, ей представлялось замечательным, что мама хочет пилить дрова. Это же силы самой жизни! С другой — опасения за травмы и разум.
— Небесное, доча. Созвездию Пильщика.
— Ой. А разве есть такое созвездие?
— Должно быть, доча.
111
Максим понял, что, расставшись, вздохнул с облегчением, но тут же заметил, что Ульяна, например, оставила трусы.
Вот, например, зачем? Провокация? Одному чорту ведомо, какая у них с Арбузовым игра.
Это ладно, впрочем. Трусы и трусы. Пусть пока будут.
Размер вот только. Максим взял трусы — синие такие парашюты — растянул. Вдвоем ведь втиснуться можно.
Не надо бы больше Ульяну. Рекордсменские груди и задницы Максима никогда специально не привлекали, побаивался он таких женщин — казалось, что можно в такой завязнуть и сгинуть в такой, там, внутри. Чмокнет лоном — и ап!
С воздержания да после ульяниных аттракционов пошла она хорошо, но больше не надо. Вот где проблема: начнешь избегать — будут мстить.
Ну, тоже пока ладно.
Достал водку из ледника. Сегодня еще не пил, терпел. Первый похмельный глоток самый прекрасный, и тем прекраснее, чем дольше протерпишь. Вселенная будто встряхивается на мгновение и устанавливается на место, и происходит все это внутри человека.
В груди будто разворачивается жаркий цветок.
Наполнил полстакана граненого, передумал, перелил во флягу, поднялся на крышу. День был ясный, воздух глубокий, небо как на картинке, крыши, припорошенные снежком, в проплешинах разноцветные. О войне сверху ничего не напоминало, а аэростаты, качавшиеся над Биржей, казались просто праздничными украшениями.
Документ, за которым возвращался, снова забыл, на лестнице чертыхнулся, опять вернулся. Выходя, уследил по примете свою тень на стене. Смотреться в зеркало, если вернулся, это как-то пошло, а вот в тень — забавно.
112
— Дорога через лед? — переспросил Сталин.
— Да, Иосиф.
— Ай, Маратик… Сожалею я о тебе…
— Почему же, Иосиф?
— Трудно теперь ленинградцам.
— Да уж, не сказать что легко.
— И тебе, их вождю, трудно стократ!
— Да и тебе, думаю, несладко, Иосиф. За всю страну в ответе.
— Это ты верно подметил, Маратик. Что у тебя с «Д»?
113
Перебирая фотокарточки, Варенька не нашла ту последнюю, где они с Арькой в Народном парке, на фоне американских горок. Были и другие их снимки вместе, но эта — самая взрослая, что ли. И самая красивая.
В этом году, на майские. Оба такие модные!
Она: в новых замшевых туфлях, салатовых, в длинной узкой юбке. Белая блузка, бежевый берет чуть набекрень, челка укороченная, а на висках вчера в парикмахерской придуманы такие крючками завитки.
Он: в парадных фланелевых брюках, светло-синих, в голубой рубахе (воротник с острыми длинными углами), черный пиджак с ватными плечами, хотя плечи у него и так — на зависть.
И самая, что ли, откровенная карточка: Арька приобнял ее за талию, не смущаясь Вани Родеева, который, случайно в парке встреченный, их на свою новую камеру запечатлел.
Варенька тот день хорошо помнила: до снимка был концерт с артистом-трансформатором, с декламаторшей и с куплетистом, который пел модное «Я сижу на кочке, где растут цветочки. Желтые, приятные, очень ароматные». Сразу после снимка американские горки, и Арька еще сильнее ее обнимал, на горках даже и нельзя не обнимать, потом пошли на Невский, выстояли длиннющую очередь в «Норд» и там пили шампанское с пирожным «Наполеон».